Фараон Эхнатон

И за три года вырос Ахяти. Была пустыня – и стал сказочной красоты город, не виданный во вселенной. Город осматривали приезжие из соседних и из далеких стран – послы и купцы. И все они диву давались: ибо чудо азиатов Ниневия была по сравнению с Ахяти как бы деревней рядом со столицей. И все это видел Псару-младший сам. Чудо, чудо свершилось: за три года поднялась столица. Как бы из бесплодных песков. Как бы сама собою. Как в сказках времен фараона Хуфу!

Если бы Псару-младший не был сам свидетелем всего по милости его величества, то едва ли поверил бы в такое чудо. Ведь многие, слушая его рассказы, покачивают недоверчиво головами. Многие – это иноземцы. Многие – это те, которые живут в Уасете и Мен-Нофере и не выезжают оттуда, прикованные к своим любимым городам. Эти древние города, так же как Ей-н-ра, как Саи, овеяны легендами, сказаниями народа. Там каждый кирпич и камень способен пересказать всю древнюю древность Кеми: от основания царства его величеством Нармером и до нынешних дней. Но пускай нету этих сказаний и легенд среди горожан Ахяти! Есть зато сказочная столица, новая, как новорожденное дитя, светлая, как день, и могучая, как сердце льва! Это и есть чудо из чудес. И недаром широко раскрывают глаза хитроумные азиаты, и недаром трепещут враги Кеми, не смея поднять на нее руку. Ибо такова сила Ахяти, в котором и мудрость, и мощь, и красота, и бесстрашие Кеми. А кто поставлен семером во главе этого города? Безвестный Псару-младший! Поднятый из пыли и грязи. Из тесного чулана. Из вонючей мастерской. Оторванный от кожи, которую глодал от голода. И кто это сделал? Его величество! Который не посмотрел на его происхождение. И скорее всего – вопреки этому происхождению. Который желал видеть вокруг себя поменьше знатных и побольше умелых и преданных людей. Потому что так приказал ему отец, великий Атон, гуляющий по небу как у себя во дворе. Ибо Кеми и есть его двор!..

Фараон встретил столичного семера недобрым взглядом. И долго-долго молчал. Ни слова не промолвила и Кийа. Она потупила взор. Несчастный семер трепетал, не зная, в чем провинился перед великим фараоном. В это мгновение он бы с удовольствием перемолол на своих зубах кусок гранита, – лишь бы уйти отсюда подобру-поздорову. Но кто может сказать, что на уме у благого бога, пока не разверзлись уста его и слова его не достигли слуха? Может быть, пожурит он за нерадивость или придумает страшное наказание за то же самое, о котором потом долго будут помнить на земле Кеми? Но самое страшное, когда его величество молчит, когда взгляд его подобен летящей стреле. Тогда вымаливаешь у бога: скорей бы услышать даже самое страшное, скорей бы вонзилась стрела в самое твое сердце!

Фараон заговорил глухим, идущим откуда-то из-под земли голосом:

– Псару, моих ушей коснулись недобрые вести. Город, который дороже для меня сердца моего, выказывает неповиновение…

– О нет, великий царь, этого никогда не будет!

– Я хотел сказать: не весь город. Но недостойные его горожане.

– Это так, твое величество.

– Один из рекрутов плакал подобно женщине. Он не желал поднять меч в защиту своей земли. И еще другой последовал его примеру.

– Твое величество, они не сговаривались.

– Тем хуже!

– Это несмышленыши, влюбившиеся в ляжки девиц.

– Можно ли оправдывать воина, привязанного к женской одежде?

– Никогда, твое величество!

– Если воина ждут ратные подвиги?..

– Никогда, твое величество!

Фараон насторожился:

– Что – никогда, Псару?

– Я хочу сказать, твое величество, что нет оправдания молодому воину, бегающему от службы в войске.

– Только ли эти двое проявили неповиновение?

– Нет, твое величество! Пятьсот палок получил еще некий юноша-каменотес. За то же самое.

– Он жив?

– Он умер, твое величество. Истек кровью.

– И это все происходит в Ахяти?

Семер молчал. Ему было стыдно. Очень стыдно! Почему не расколется земля в это мгновение и почему не провалится в ее страшный зев семер Псару?

Фараон сказал, обращаясь к Кийе:

– Надо ли приписать все это моей мягкотелости?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда, может быть, – нерадивости семера?

Кийа подумала.

«Вот пришла моя смерть от руки этой прекрасной женщины, пылающей любовью к его величеству». Так сказал про себя Псару-младший.

Кийа сказала:

– Псару неповинен.

Фараон вздрогнул. Будто его самого обвинили в сих грехах. Уставился на Кийю. Непонимающе. И чуточку растерянно.

– Наверно, виноват я сам, Кийа.

– Нет, твое величество.

– Так кто же?

– Только не семер Псару! Разве не он наказал юношу?..

– Юношей, – поправил Псару, дрожащий.

– Ах, вот как! Это еще больше облегчает участь семера. Воистину невозможно во всем подозревать своих слуг. Подозрение ведет ко всеобщей подозрительности. Оно заражает поголовно всех. И тогда даже верховный владыка не останется вне подозрения.

Его величество вообразил себе, что не Кийа, а кто-то другой – более мудрый, многоопытный – говорит за ее спиной. Он сказал:

– Повтори, что ты сказала.

И Кийа – слово в слово: