Фараон Эхнатон

Пенту взывает к мудрости, которая, дескать, должна торжествовать. Дело в том, дескать, что такое великое государство, как Кеми, не должно, дескать, обходиться без мудрости. Ни единого часа без мудрости! Это золотое правило. Его надо беречь. Его надо придерживаться…

– Я это слышал уже.

Пенту пропускает эти слова мимо ушей. Такое прощается только и только ему. Все прочие за подобные вещи жестоко расплачиваются.

– Мудрость, твое величество, составляла – причем почти всегда – основу нашего государства, со времен его величества Нармера…

– Как ты медленно и длинно говоришь.

– Стало быть, мудрость не должна покидать тебя. Ни на одно мгновение. Разве так необходимо к одним неприятностям добавлять новые?

– Что ты имеешь в виду?

– Положение на наших границах хотя бы. Хетты говорят: «В одном котле можно сварить одну похлебку, а не две сразу».

– А что, если вылить эту похлебку?

– Куда вылить? – опешил Пенту.

– Хотя бы тебе на голову!

Старик прикрыл глаза. Покорно сложил руки на груди. Фараон перевернулся на живот. Взял обеими руками голову и крепко стиснул ее.

– Теперь болит чуть-чуть, – сказал он.

– Твое величество, хочешь – сердись, хочешь – не сердись, но я выскажу нечто. Я призываю а свидетели эти звезды: говорю правду для твоего же блага!

Фараон проворчал:

– Мое благо – это благо Кеми.

– Верно сказано! Хорошо сказано! – Пенту потирал от удовольствия руки (ужасная привычка, перенятая у азиатов).

– Перестан шуршать ладонями! – Фараон не глядит на Пенту. Сердито хмурит брови.

– Твое величество, я перестал шуршать.

– А теперь – продолжай.

– Я сказал, что говорю правду для твоего же блага. Разве нельзя иметь наложницу, не отстраняя от еебя ее величество?

– Кийа не наложница!

– Можно и любить ее большой любовью. Разве во дворце нет для этого места?

– Любить тайком?

– Почему – тайком? Почему выбирать такие выражения? Любить скромнее. Не выносить свою любовь на всеобщее обозрение.

– Это же оскорбительно!

– Для кого?

– Для Кийи! Любви не надо стыдиться! Это мое правило!

Пенту снова за свое:

– Разве не было у тебя наложниц?

– Но я их не любил.

– И теперь не будешь любить…

– Кого?

– Одну из двух.

Фараон потер лоб. Приложил прохладную чашу к бритому затылку. Холодная глина – точно мед на сердце. Голова почти прошла. Чуть-чуть ноет затылок. Чуть-чуть… Это очень странно: прохлада на затылке, а сердцу приятно…

– Ничего странного, – поясняет Пенту, – все внутренности человеческие соединены меж собою подобно каналам на нашей земле. Вода течет из Хапи в каналы. Во время разлива. Из одного канала можно попасть в другой. Сердце и голова образуют нечто единое. Поэтому не надо возбуждать ни мозга, ни сердца. Ибо возбуждается все вместе. Почти одновременно. Холодок на затылке целебен для сердца. И наоборот.

– Да, это так, Пенту.

– Вернемся, однако же, к нашему разговору. Любовь для фараона, столь великого, как ты, – это его дела. Он вкладывает в них все сердце и весь разум, и ни для кого больше не остается любви…

Фараон покачал головой. Он смотрел на звезды и покачивал головой.

– Пенту, я не могу жить без любви.

Старик этого не понимал. Он не мог уразуметь этого даже во дни своей молодости.

– Государственная власть на то и создана богом, чтобы умерять всплески любви, – сказал Пенту. – Я говорю: всплески. Понял мою мысль, твое величество? Значит, так, каждый любовный порыв, если он выходит за рамки…

– Что значит за рамки, Пенту?

– Если любовь необычайна…

– Разве это плохо?

– Необычайная любовь?

– Да.

– Необычайная – значит, что-то от безумия, – продолжал советник фараона, совершенно убежденный в своей правоте. – А всякое безумие есть предмет заботы государственной власти.

– Как диковинно говоришь! – поморщился фараон. – Предмет государственной заботы! Таких слов не понимаю! Я же просил изъясняться попроще. Забудь ты эти пыльные папирусы. Говори человеческим языком. Тебе приходилось бывать на рынках?

– Где? Где?

– На рынках.

– А зачем? – изумился Пенту. Он снял парик и вытер потную голову.

– Затем хотя бы, чтоб научиться тамошнему говору.

Пенту захохотал.

– Вот так и говорят, – сказал он сквозь хохот.

– Как именно?

– «Хотя бы, чтоб… тамошнему»… Где же красота нашей речи? Такой плавной, чеканной речи?

– Речи времен Снофру? Или Джосера? Или Хуфу?

– Хотя бы! Хотя бы! – вскричал придворный, немножко поуспокоившись после смеха.

– Нет, Пенту, та речь умерла! Только тебе прощаю эти нарушения. Любой другой слуга получил бы десять палочных ударов.

– А я не боюсь, твое величество.

– Ладно, будет. Я не хочу ссориться нынче ночью.

У фараона совсем прошла головная боль. Она начиналась обычно неожиданно. И так же быстро проходила. Иногда и без помощи настоя. Что же это за болезнь? И что бы ни дал фараон, чтобы только избавили от нее!.. Он подумал немного и сказал себе: «Я бы не отдал Кийю. Пусть лучше болит голова. Я стерплю боль. Мне обещают снадобья из Та-Нетер. Посланы гонцы на остров Иси. Нет, уж лучше эта головная боль, но только б не без Кийи! Она – жизнь моя».