Фараон Эхнатон

— Нет, можно найти любой повод. В жизни, но не в искусстве.

Ахтой пригубил из чарки. А потом сказал:

— Мы не понимаем друг друга.

Тихотеп слушал этого бородача, для которого жизнь — сплошная радость, с чувством некоторой гадливости. Точно перед ним прыгала тяжелая жаба. Он был помоложе всех, и ему не полагалось брать на себя больше того, что полагается по летам. А иначе он бы плюнул и встал из-за столика… И все-таки он не выдержал:

— Нет, я прекрасно понимаю!

— Приятно слышать, молодой человек, — чуть не пропел купец из Вавилона. — Стало быть, ты согласен до мной?

Тихотеп не смотрел на него. Потупив глаза, он выговорил и очень жестко, с оттенком злобы:

— Я сказал, что понял. Понял — значит понял! А «согласен» — это совсем другое. Если тебе угодно радоваться — пей вино!

— А я пью! Клянусь богами, пью!

И купец отхлебнул. Да так, что.поперхнулся. Объяснил: попало не в то горло.

— Вот и пей, уважаемый Тахура. А ваяние или живопись — не вино тебе! Хорошее настроение ты можешь приобрести за одну курицу или козленка. Так неужели же равнять искусство с живностью? Ни один ваятель не обязан развлекать тебя. И запомни, чужестранец: мы не уличные лицедеи!

Купец скрестил на груди волосатые, толстые руки. В знак полного смирения. Можно сказать, рабства. И тем самым как бы обезоруживал своего противника. Джехутимес разгадал эту уловку и ждал, что будет дальше. Однако дальше ничего не было, ибо разгневанный молодой ваятель закрыл глаза, чтобы не видеть: он не ручался за свои руки, которые изрядно почесывались. Вздуть этого ценителя искусства было бы сущим благодеянием…

— Великие господа, — проговорил Тахура тоном виновного, — если я допустил какую-либо…

Джехутимес, смеясь, перебил его:

— Да, допустил. Именно, допустил!

— О, если это и твое мнение — прошу меня простить… Неужели я оскорбил вас?

— А как ты полагаешь, уважаемый Тахура?

— Не знаю, что и сказать…

Тихотеп сердито бросил

— Нет большего оскорбления для искусства и его служителей, чем требовать одной только радости! Более того: искусство создано не для того, чтобы веселить Кто хочет бездумного веселья — тот его всегда найдет и без искусства. Мы часто несем миру невеселые мысли. Мы будоражим душу, подчас заставляем ее трепетать в страхе. Мы клеймим негодяев! Что же до веселья — его много в лавке уважаемого Усерхета. Не правда ли?

Этот вопрос был обращен к хозяину лавки. Тот поклонился. Он знал — притом очень хорошо — нрав молодого ваятеля из фараоновых мастерских. И не осмелился противоречить, хотя ему было совершенно безразлично: веселит искусство душу или навевает горестные раздумья? Это для него словно вчерашний зной.

Джехутимес похвалил яства Усерхета и тем самым отвлек противников от их главной темы. Купец с удовольствием воспользовался предоставившейся возможностью и тоже похвалил яства, причем с таким же жаром, с каким только что хвалил искусство, способное доставлять только радость…

— А у тебя на родине, — спросил Джехутимес, — таковы ли яства? И что у вас более всего ценят?

— У меня? В Ниневии[23] такие же лавки. Только чуть поскромнее. Там едят и засахаренный орех — крупный, мелкий и земляной. Но самая первая еда — жирное баранье мясо на курдючном сале. Его готовят на жаровнях. Потом мясо остывает. Не одно, а со всякими травами — высушенными на солнце. Попробовать такого мяса — одно удовольствие. Но я знаю страны — они далеко на Севере, — где кобылье молоко — клянусь богами! — не дешевле золота.

— Кобылье молоко?! — воскликнул Ахтой.

Джехутимес остановил его жестом:

— Ахтой, и я свидетельствую, что есть такие земли. Я слышал о них от одного достойного жреца, который знает все, что в земле, на земле и под землей. Молоко они заквашивают, остужают и пьют, подобно тому как пьем мы пиво или вино.

Купец подтвердил это. Более того, такое заквашенное молоко способно свалить даже крепкого мужчину, если его поесть в большом количестве. Да что говорить о кобыльем молоке! Есть страна, где горит вода, которая бьет из-под земли…

— Как горит? — осторожно спросил Тихотеп.

— Горит огнем, — услужливо пояснил купец, словно между ними не было никакой перепалки. — Как если бы растопили бараний жир и подожгли его. Или рыбий жир. Ведь пламя же будет!

Каждый мог представить себе, какое это будет пламя, если загорится жир. Или масло, которое добывают из ореха. Но как горит вода — это трудно вообразить. Или это, может быть, особая вода? Нет, купец утверждал, что вода — не особая, но обычная. Которую пьют все. Она вытекает из-под земли. Как в оазисах. Или в горах.

— Кто же поджигает воду? — спрашивает Ахтой.

— Кому взбредет в голову такая блажь. А чаще всего молния: она бьет в родник, и он воспламеняется. И тогда клубы дыма подымаются к небу, и люди молятся на огонь. Ибо он имеет большую силу. А сила, как известно, всегда вызывает к себе уважение.

— И это неправда! — шипит Тихотеп.

— Что — неправда? — недоумевает купец.

— Сила не всегда вызывает к себе уважение. Если бы ты сказал, что мудрость, — я бы это понял. Но — сила?!

Купец всплеснул руками: