Фараон Эхнатон

— Разве только мне?! — Пекарь поднял кверху сжатый кулак, словно грозил кому-то. — Я и мои друзья, может быть, и не богаты. Каждый в отдельности. Но мы — сила! Мы не боимся даже вельмож. А кто настраивает фараона против нас? Против немху тоже? Кто?

— Неужели царица?

— Она самая! Пока они там во дворце боролись против Амона и прочей нечисти — мы были им нужны. А когда Амон повержен, а знать поджала хвосты, — видишь ли, мы им стали в тягость. Мы уже не люди. Новая знать растет. Прямо из грязи! А кто строил этот город — Ахяти? Мы! Кто помогал его величеству? Мы! А теперь, когда столица блистает на всю вселенную, нас всех можно и на свалку?! И это все царица! Поверь мне!

«…Пожалуй, мне пора уходить. Дал бы мне хлеба — и я бы убежал отсюда. Этот пекарь раскричался. Не приведи бог, всевидящий Амон-Ра, — заглянет сюда кто-нибудь из этих чиновников!..»

— Уважаемый господин Мааниатон, не готов ли хлеб для госпожи Ка-Нефер?

Пекарь не хотел его отпускать. Он еще не выговорился. Не с этими же скотами беседовать, которые и облика человеческого лишены! Которые хлебы пекут в неимоверном чаду…

— А ты очень торопишься?

— Очень.

— Жаль. Мне столько еще надо сказать! Так много накипело на душе! Когда же ты придешь?

— Не далее как завтра.

— А работать со мною хочешь?

— Позволь поразмыслить ночь.

— Дай ухо! — И пекарь шепнул Нефтеруфу: — Только не испорть свою хозяйку.

И захохотал. Хохоча, пошел за хлебом, вынес две буханки — горячие, пахучие — и всучил их Нефтеруфу:

— Помни мой совет — ты слышишь? Не испорть хозяйку…

Нефтеруф с удовольствием запустил бы этими буханками в негодяя. Но он хорошо помнил о себе: кто он, зачем здесь и во имя чего живет. Только бы не сорваться! На каком-нибудь пустяке.

Хлеб обжигал руки. Свежий пшеничный хлеб…

Часть вторая

В парке южного дворца Мару-Атон

Вечер великолепен, как на панно зодчего Юти: иссиня-черное небо, медно-золотая луна, словно только что отлитая на синайских медных рудниках, черно-зеленые пальмы и сикоморы, неподвижные, как гранитные глыбы, и вода — такая светлая и прозрачная вода.

Здесь, в отдаленном углу дворцового парка, почти пустынно. А там, на пруду, музыка и пение, смех и яркие огни. Фараон отдыхает с Кийей.

Пруд достаточно просторен. Достаточно глубок. В длину — триста шестьдесят локтей и три тот, в ширину — сто восемьдесят локтей и четыре тот. Глубина почти равномерна — семь локтей. Посредине — островок, отдохновенье для взора: с пальмами, шатром пестроцветным, зеленой, подстриженной травою.

Вода — цвета неба. По ночам — чернильная. И огни на ней — как живые.

Царица-мать Тии увела отсюда его высочество Эйе — старинного друга своего покойного мужа. Она сослалась при этом на головную боль. Правда, фараон заметил: «Еще со времен его величества Джосера все знатные дамы ссылаются на головную боль, когда желают удалиться».

Царица выбрала открытое место — подальше от стен, деревьев и кустов. Так вернее уберечься от посторонних ушей.

Они неторопливо осмотрелись вокруг: никого! Вдали звучит музыка. Она подобна пению тысячи птиц, наделенных природой высоким певческим мастерством. Казалось, даже лунные лучи звенели, как струны: таков был вечер, и такова была музыка…

— А мне совсем не весело, — проговорила царица.

— Была бы моя воля — сюда бы вовсе не явился. Не знаю, почему я здесь? Мне кажется, что я долго лежал, сраженный тяжким недугом: все во мне перегорело, ноги едва носят. Голова пуста. Как тыква. Дорогая Тии, у меня нет от тебя тайн: дело очень плохо.

— Я только что то же самое хотела сказать тебе, достопочтенный Эйе. Кому же я скажу, если не тебе? Близкие уходят: одни — на поля Иалу, другие — всё дальше и дальше от сердца. Скажи мне, что случилось? Сын мой избегает меня, словно я прибыла из вражеского стана. Что же будет дальше?

Царица говорила тихо, почти шепотом. Она стояла ровно, такая маленькая рядом с высоким и сухим, как старый тополь, Эйе.

— Пути царице Нафтите отрезаны, — жестко проговорил Эйе. — Больше никогда не появится она ни здесь, ни в Главном дворце. Считай, что посажена под замок. Как птичка в золотую клетку.

— Он так решил?

— Пока нет. Но дело идет к этому.

— Отговорить его невозможно?

— Ты же знаешь его нрав!

Царица глубоко вздохнула. Такая маленькая, со вздернутым носом митаннийка. Аменхотеп Третий сосватал ее у царя Митанни. Однако мира с Митанни она не принесла.

— Увы! — сказала Тии. — Я знаю его хорошо… Когда родился мой сын, нам всем казалось, что не проживет он и дня. Но каким он стал могучим!..

— Духом, — поправил ее Эйе.

— Да, духом. Он поставил на колени врагов своих. Он свергнул великого Амона! Кто бы это сумел сделать?

— Только твой сын!

— Да, только мой сын! И вот когда он достиг вершины, с ним происходит что-то невообразимое… Я спрашиваю: что будет с Кеми?

Эйе ответил:

— То, что суждено.

— Разве в делах государственных полагаются на судьбу? — Царица поправила парик, поплотнее закуталась в шерстяной платок, как это делают женщины Митанни.

— Нет, — ответил Эйе, — но с некоторых пор — да.

— Как это понимать, Эйе?