Фараон Эхнатон

Царь сидит, подогнув под себя ноги. На мягких подушках. Среди ярких светильников. В легкой одежде. Грудь — нараспашку. Держась за левую сторону груди. Надменный. С первого взгляда надменный. А на самом деле — с выражением тоски на лице и в глазах.

Бакурро припадает лбом к прохладному полу, на котором изображение сочной травы, зеленого папируса и мелких птиц.

— Сядь! — Фараон указывает на длинную, низенькую скамью. — Ты удивлен, Бакурро?

Теперь Бакурро не боится. Почему-то вдруг осмелел. Способен даже отвечать. И ясно мыслить.

— Нет, твое величество.

Вот он, благой бог. Небольшой. Тщедушный. Можно сказать, двойник Бакурро. Если говорить о плечах, животе и ногах.

— Ты не удивлен, что зван так поздно?

— Нет. Потому что, твое величество, Кеми живет и действует и днем и ночью, требует к себе внимания и днем и ночью.

— Это верно, — проговорил фараон. Он направил на писца указательный палец левой руки (правой продолжал растирать сердце). — Почему-то странно ведешь себя, Бакурро?

— Я?

— Да, ты. Я часто наблюдаю за тобой. В тронном зале. Ты не такой, как все. Ты, по-моему, всегда думаешь о чем-то своем. Ты вечно отсутствуешь, хотя находишься вблизи

— Я размышляю, твое величество.

— Это хорошо. Мысль отличает человека от домашнего скота. Мысль, не знающая сна ни ночью, ни днем.

— Истинно так, твое величество.

— Я давно обратил на тебя внимание. И решил поговорить с тобой… Сколько тебе лет?

— Сорок, твое величество.

— Чуть постарше меня.

— Лет на пять, твое величество.

— Разве это много?

— Да, много. Я уже чувствую старость…

— Правда? — обрадовался фараон. — А я — нет!

— Жизнь, здоровье, сила! — воскликнул Бакурро в приливе чувств.

— Я часто слежу за тобой, Бакурро.

— Не замечал этого, твое величество.

— Ты не такой, как остальные. Имеешь ли ты награды?

— Да. И самую высшую.

— Когда и за что ты получил ее?

— Только что. А за что — не ведаю. Эта беседа — высочайшая награда для смертного!

Правду ли он говорит? Правда ли это, Бакурро? А ну-ка подыми глаза на его величество.,. Прямее гляди! Гляди не мигая!..

«…Нет, этот скриб говорит правду. Я был знаком с его отцом. Тоже скрибом. И отец отца был писцом. Но, насколько помнится, они не знатного происхождения. Один из предков Бакурро ходил в азиатские походы с войсками Тутмоса Третьего. Честные, честные люди! И зачем ему лгать? В его черных глазах — одна правда. Они не мигают. Он не прячет их, не отводит в сторону».

— Умеешь ли говорить правду, Бакурро?

Писец не спешит с ответом.

— Прямой ли ты человек, Бакурро?

— Твое величество, тебе я скажу только правду.

— Это очень хорошо! Ты даже не можешь представить себе, как это хорошо! Нельзя жить с человеком под одной кровлей и лгать ему. Это невыносимо! А кровля у нас одна — небо!

— Истинно сказано, твое величество… От детей я требую только правды.

— Что же, Бакурро, ты на правильном пути. А вот скажи мне: что ты думаешь о фараоне? Когда слушаешь его. Или записываешь его слова. В тронном зале… Я многих писцов вижу насквозь, словно слюдяную пластинку. И не раз спрашивал себя: о чем думает в это мгновение этот скриб? То есть какие мысли одолевают тебя?

— Когда записываю слова твоего величества?

— Да. Мои слова. Только правду!

— Никто никогда не интересовался моим мнением.

— Даже твой начальник?

— Да, и он тоже.

— Хотя бы твоим мнением о папирусе, на котором пишешь?

— И это его не интересовало.

— … хотя бы о чернилах?

— Зачем? Он полагает, что все ему известно и без меня.

— … хотя бы о каком-нибудь иероглифе?

— Ни о чем!

Фараон подумал: каково жить на свете, если твое мнение никому не нужно? Он поставил себя на место этого скриба, разбуженного среди ночи. Может быть, он спал в это время с женой? А ведь может быть!..

— Послушай, Бакурро: ты спал один или с женою?

— С женой.

— Она молода?

— Вдвое моложе меня.

— Ты, наверное, проклинаешь меня?

Писец покраснел, как вавилонский индюк.

— Хорошо, — сказал фараон. — Не ты, так твоя жена ворчит.

— Может быть!

— Ты мне нравишься, Бакурро! Неужели она такая горячая, что не может без тебя и часа?

— Не может, твое величество. Особенно ночью.

— Как?! Ты имеешь ее и днем?

— Если выпадает свободный час. Она же наполовину азиатка, а наполовину — негритянка.

— Где же ты нашел такое сочетание двух огней?

— Здесь. В столице.

У фараона озорно засветились глаза, подобно двум звездам Сотис. Его восхитила прямота скриба. У его величества появилось желание выяснить кое-что более серьезное, нежели любовь к молодой и горячей жене.

— Думал ли ты когда-нибудь о Кеми и его владыке?

— Да, твое величество.

— Что же ты думал?

— Я очень боюсь…

— Говори, говори, — подбадривал фараон писца.

— Оглядываюсь назад — и вижу вереницу десятилетий, сотен лет. Они теряются где-то далеко-далеко… Мне кажется, что я попадаю в ночь, у которой нет конца. Так велико время, стоящее позади нас. Потом я смотрю вперед…

— И что же? — нетерпеливо перебил фараон.

Писец пожал плечами. Ему не хотелось огорчать его величество. Особенно в эту позднюю пору. Но фараон ждал. Напряженно. Выставив мощный подбородок.

— Впереди, мне кажется, на нашем пути — туман…

— Что? Что?! — воскликнул фараон.

— Туман.