Фараон Эхнатон (без иллюстраций)

Она говорила долго. Пока не зашло солнце. Не прикасаясь ни к вину, ни к фруктам. Говорила о доброте, о терпимости, о любви к маленьким оазисам и их обитателям. Призывала к пощаде и снисходительности. Но кого? Тихотепа, который не оскорбил ни одно каменное изваяние, не то что живую тварь.

Слова ее казались молитвой, обращенной к богу. Но какому? Богу Кеми или арамейскому? Какому богу? Она говорила о душах, широких, как морг, как Великая Зелень, как небо. О сердцах, гул которых краше звуков флейты, ибо они, эти сердца, очень добрые. Казалось, не замечала его. А может быть, позабыла о его существовании? Эта маленькая женщина из лавки Усерхета…

Прошло много времени. Слова ее текли, как в чистом роднике, – лаская слух, будоража сердце. Он время от времени присматривался к ней – маленькая Сорру превратилась в мудрую женщину. Неожиданно пришла кощунственная мысль сравнить ее с царицей. Он тут же отогнал от себя эту мысль, ибо сравнение не шло на пользу ее величеству.. Эта маленькая женщина из лавки Усерхета…

Она замолчала.

А он ждал.

Сорру сидела, обхватив руками колени. Которые больно давили на непокорные груди.

Тихотеп ждал. Кончила? Не кончила. Собирается с мыслями? Нет, она выговорилась. Сорру опустила глаза. Опустила голову. И волосы ее коснулись земли.

Он начал осторожно. Скорее всего неуверенно. Знал неплохо все, что относилось к ваянию, к искусству вообще. А тут волей-неволей пришлось говорить о войне и мире о людях различных стран. Тихотеп почувствовал скудость своего ума. Нет, он не имел представления об арамейцах, их земле и жизни. Никогда не видел в глаза страну Джахи. Остров Иси знаком ему только понаслышке. Та-Нетер – далеко. И он не подымался выше первого порога. Не воевал. Не был ранен. Что же он мог сказать? Ей, которая оторвана от родного очага, от матери и отца, от братьев и сестер? Которая познала унижение под чужим небом, голод и холод?

И он стал припоминать слова его величества, которые слышал, о которых рассказывали ему. Взял ее руку в свою, поглаживая запястье – нежное, как лепесток полевого цветка.

– Сорру, я хочу сказать тебе нечто, и у тебя откроются глаза. Это слово будет правдивым, ибо не раз слышал от его величества. Постараюсь отметить изъян в твоем рассуждении. Сделаю все, чтобы разумом поняла меня, поняв меня – стала снисходительной к той стране, где обрела кров.

– Какой кров? – едко спросила Сорру,

– Обыкновенный.

– Ты называешь кровом лавку Усерхета?

– А что?

Сорру усмехнулась:

– Что бы сказал ты, если бы на моем месте оказалась твоя сестра?

– Моя сестра?

– Да. Родная. Пусть даже дочь твоего дяди. Что бы ты сказал?

– Я не думал об этом.

– А если поразмыслишь?

Она была настойчивой. Обхватила руками его шею, привлекла к себе Тихотепа – совсем близко, заглядывала ему в глаза, как в щелочки, через которые ей будто мог открыться новый мир.

«…Как же я не сообразил, что люди есть люди во всей вселенной? Вот еще один пример: Сорру! А ведь казалась она беззаботной пташкой…»

– Сорру, я скажу сейчас то, что скажу: вот уж десять лет Кеми не ведет войны…

– Кто тебе сказал? – Она не разжимает рук, которые вокруг его шеи.

– Это знают все.

– А я?

– Что – ты?

– Ты говоришь «все», – значит, и я. Но я свидетельница другому: война не прекращается! Она кипит на границах Кеми…

– На нас нападают… Вот и война, значит…

– За что же ненавидят вас?

– Кто ненавидит?

– Все!

– Я могу сказать одно: ни один наш воин не перешел рубежи по приказу его величества. Кеми подает примеры благородства. Соседи наши уважаемы нами, словно это – народ Кеми. Имеется строжайший приказ о том, чтобы мир и дружба царили на границах Кеми с сопредельными странами. Это хорошо известно – можешь мне поверить!

– Так почему же гибнут люди и не прекращается звон мечей и ржание обезумевших коней?

– На нас идут хетты, князья Ретену, ваши князья, царьки Джахи, князья Эфиопии. Это они теснят наших воинов. Поверь мне, Сорру! Вот мнение фараона: он не желает войны с соседями!..

– Тогда об этом должны быть уведомлены соседи.

– Это уже сделано!

– Когда?

– Десять лет тому назад. И пять лет назад. И три года назад. И три дня назад.

Она отпустила его. Даже отстранила от себя. Правда, не грубо, ибо он казался сущим младенцем. Который взирает на мир пустыми глазами. Она сказала ему об этом своем ощущении. Тихотеп, к удивлению Сорру, согласился. Ухмыльнулся. Эдак горько. Подумал и сказал:

– Наверно, ты права, Сорру. День и ночь я думаю о своем ваянии. Даже когда сплю, мне кажется, что в руках у меня глина и что мну ее пальцами. Только несколько дней тому назад, увидев тебя, стал думать и о тебе.

– Как о глиняном слепке?

– Почти! – Его ответ был искренен. И это понравилось ей.

– Мне по душе твоя откровенность. Я это почувствовала еще там, в лавке… Так что же ты думаешь обо мне?

– Ты у меня вот здесь! – Тихотеп ткнул пальцем свой лоб

– А Май?

– Что – Май?

– И она там тоже?

– Только ты у меня вот здесь.

– Только, только, только?

– Да.

– Нет, ты отвечай мне: только, только, только?

Он захохотал. Чтобы доставить ей удовольствие, воскликнул:

– Только, только, только, только!

– Вот это в моем вкусе!