Фарбрика

Если мне удаётся побороть эту картонную реальность, если случайному наблюдателю кажется, будто, закрыв глаза, я уснул, то там, на внутренней стороне век, я вижу следующее: тёмный коридор, по которому я брёл целую вечность, обрывается невозможным, невероятно красивым закатом моего мира. Я делаю шаг и оказываюсь посреди пустой улицы, рядом с автоматом реализации смысла, в котором – я слышу это отчётливо – копошатся шорхи. Автомат мёртв изнутри. Я бросаюсь к нему в надежде вытрясти остатки смысла, которые, возможно, помогут мне как-то зацепиться за этот мир, удержаться в нём. Но во мне нет жизни, мои руки прозрачны. Я тень. Я бессилен.

Нельзя быть одновременно человеком и тенью. Вопрос: когда я перестал быть человеком? Когда упал из темноты у моста? Когда лгал доктору о своих снах и пил нарисованный чай? Или сейчас, во сне, когда через кротовью нору (недалеко от порта, впрочем, вам это ни о чём не скажет) выбрался под хмурое небо и открываю глаза, полупрозрачный, легко сдуваемый ветром?

Мне бы убежать, скрыться. Попробовать изменить хоть что-то. Но события этого кошмара никак не зависят от моей воли. Остаётся только наблюдать.

К автомату подходит человек по имени Бах. Это я – тот, каким я был. Живой, настоящий, весомый. Он суёт руку в шипение испорченного автомата, крутит рычаги, хмурится.

Подхожу ближе. Не стоит этого делать, честное слово. Но я не способен остановиться. Я должен его предупредить.

Подхожу и начинаю говорить.

Настоящий Бах смотрит на меня холодно, равнодушно. Идёт прочь. Я догоняю.

Послушай, говорю я, хотя бы один раз послушай…

Он стреляет мне в лицо.

Это адски больно.

Потому я предпочитаю не спать вовсе.

Дилер

Дилер ждёт меня под козырьком неприметного подъезда. Шляпа надвинута на брови. Воротник плаща поднят. Цепким взглядом изучает улицу за моей спиной. Потом равнодушно проходит мимо, небрежно толкнув меня плечом.

Я чувствую, как опустел карман, где только что лежала пачка бестолковых серых бумажек с мрачными портретами. Их место занял почти невесомый свёрток.

Звук шагов уходящего дилера глухим эхом разбегается по картонным стенам. Что-то смутно знакомое есть в его походке.

Иду домой. Нелепо звать домом геометрическую конструкцию с пустыми стенами – без единого воспоминания, без малейшей крошки тепла. Я стараюсь бывать здесь как можно реже, но сейчас мне требуется уединение.

Барбара

Нет такого греха, за который человек отведавший жизни, должен потом гнить под картонным небом подземелья, среди затхлых ароматов вчерашнего дня, в пыли и саже искусственного мира.

Но я простил бы этому миру всё – за мою Барбару.

Её глаза были бы синего цвета. Настоящего, глубокого и пронзительного. Цвета прибоя и солёной волны. В той, старой жизни я не пробовал цвета такой насыщенности. В этой, новой, цвет её глаз стал бы моим утешением.

Здесь цвет можно видеть, слышать и даже говорить. Но нельзя выпить и почувствовать, как он растекается внутри тебя. (Я пробовал гуашь и акварель.)

Иногда я мечтаю о забвении. Стать тенью. Научиться читать книги, а не слушать их или вдыхать. Иногда я мечтаю поверить, что эта жизнь – всё, что дано человеку. Собирать неподвижные марки и никогда не удивляться предсказуемости времени и погоды. Расплачиваться в баре бессмысленными серыми бумажками.

Спать, как все.

Видеть сны.

Иногда я думаю: где-то за картонными стенами прячется ещё одна Фарбрика. Внутри которой есть третья, потом четвёртая, пятая…

Иногда я думаю: переправляясь сюда, все, кроме меня, отпили воды из реки забвения. Вспоминаю чёрную фигуру Маука, его дафлкот и морскую фуражку. Вспоминаю, как настойчиво предлагал он сделать глоток из его фляги.

Скольких провёл сюда Маук? Оглядываюсь и сам себе отвечаю: всех.

Всех, кроме моей Барбары.

Я дважды проверяю, запер ли дверь как следует. Кипячу воду. Готовлю ситечко и чай.

Вынимаю свёрток, который оставил в моём кармане дилер. Разворачиваю мятую газетную страницу.

III: НИГДЕ

Трип

На этот раз чёрный тоннель был совсем коротким. Один шаг – и мне показалось, что я стал Богом. Я слышал, как мир (родной, живой и понятный) проходит сквозь меня; пил его цвет. Свистящий шёпот ветра, громкую траекторию птицы-банщика, мелодии книг, сонные чайники, часы с клетчатым боем, расставленные в порядке убывания смысла. Мой дом приветствовал меня.

Потом я увидел мостовую сквозь свои руки и понял, что всё повторилось: я вернулся домой тенью. Я огляделся. Декорации были те же: закат, пустая улица, сломанный автомат, к которому вот-вот подойдёт пока-ещё-настоящий Бах.

Но кое-что изменилось. Я не чувствовал больше настоятельной потребности повторять свои заученные раз и навсегда действия. Я не чувствовал тяжёлой воли сна. Я мог вдыхать сладкий воздух и жить. Пусть даже тенью – штрихованным портретом самого себя с точками вместо глаз.

Героем картонного вестерна.

Хороший парень, обманутый злодеем в дафлкоте, преодолев саванну, скорпионов, постель блондинки и виселицу, возвращается в опустевший разграбленный город. Выходит на центральную улицу. Рука его нервно дрожит над револьвером.