Фарбрика

Хуерштейн. Новый день как новая квартира. Кот на удачу. Это какой-то гребучий сюрреализм. Может, она спит? Напилась шардоне и не заметила, как уснула. Или всё-таки сделала этот шаг и лежит теперь сломанной куклой на рельсах, а умирающий мозг искрит галлюцинациями?

– Ты сумасшедший?

– Бабушка говорит, что нет.

Он осторожно забирает из её рук листок, сгибает его несколько раз пополам.

– Зачем тебе моё имя?

В тоннеле снова виден свет прибывающего поезда. Такой манящий.

(Но не на глазах же у ребёнка.)

– Может, я хочу украсть твою душу с помощью магии вуду. Нет, конечно. Шучу. Строго говоря, твоё имя мне не нужно. Но в следующий раз не советую вот так запросто называться всякому незнакомцу. Откуда ты знаешь, что я не опасен? – И почти без паузы. – Я буду звать тебя Матрёшка. Нравится?

– Тогда я буду звать тебя Марочкой.

– Понял, не дурак. – Молчание. – К твоему сведению, ты только что подписала контракт.

Он так говорит «контракт», что Далия не сомневается: он написал бы это слово с заглавной буквы. Или целиком заглавными.

(И втретьих: Я СЕРЬЁЗНО.)

Это как с бродячим щенком. Он подходит к тебе на улице и смотрит жалобно – так умеют смотреть только собаки. Ты можешь дать ему кусочек хлеба, а можешь ничего не давать. Достаточно посмотреть. Один взгляд – и он пойдёт за тобой на край света. Он всё решил за вас обоих по одному этому взгляду.

Так что тебе приходится прыгать в трамвай, чтобы запутать следы (хотя до дома всего одна остановка и идти пешком удобнее). Объясняешь себе, что просто не хочешь, чтобы щенок заблудился, увязавшись за тобой; эти объяснения, эти внутренние диалоги – болезненны, они выматывают и рушат гармонию; поэтому проще всего никогда не смотреть на бродячих щенков. Тем более – не кормить их хлебом.

Это непросто. Как непросто перебороть себя сейчас и не спросить: что за контракт?

У Далии получается.

Она решительно идёт к эскалатору.

***

Во взгляде Матрёшки (нет, не Матрёшка – Далия; какое интересное имя, только не понятно, как его произносить – ДАлия, или ДалИя, или ДалиЯ) адская замесь тоски, усталости и любопытства. Видно, что этому любопытству она сама не рада (как будто она вообще способна сейчас на радость), но поделать ничего не может. Это всё слова из записки. Они спутали её.

Они поднимаются на эскалаторе. Далия, кажется, собиралась пойти пешком. Есть такие нетерпеливые люди, вечно куда-то спешат, мало им такой же скорости, какой хватает большинству. Но Марик обогнал её на несколько ступеней и встал напротив. Так они почти одного роста.

Она говорит:

– А ты ловкач, я смотрю.

– Да, я не промах.

– Ладно, сдаюсь. Что за контракт? Не называть тебя Марочкой?

– Это тоже.

– Как вообще можно звать пацана Марочкой?

– Ну, я славный. Так и хочется потискать.

– Если честно, не очень.

– Ты просто плохо меня знаешь.

У неё вид как у актёра, который разучил роль Гильденстерна и наряжен Гильденстерном, но которого по ошибке или в порядке злой шутки вытолкнули на сцену, где в самом разгаре научно-фантастическая постановка об исследовании клеточных мембран. Зал и актёры замерли в ожидании остроумной реплики, но у Гильденстерна в запасе только «уж тем блаженно, что не сверхблаженно».

Она говорит:

– Сколько тебе лет?

– Потом ты спросишь, кем я стану, когда вырасту?

– Мне по барабану, кем ты станешь.

Конечно, ей не по барабану. Абсолютно каждому взрослому из тех, кто общался с Мариком хотя бы пару минут, интересно, кем он станет, когда вырастет.

Она смотрит на записку в его руке. Марик тоже смотрит на записку. Кажется, понимает, на что она намекает.

– Если ты переживаешь насчёт ошибок, то я наделал их специально. Это часть плана. Интересуют подробности?

Она молчит, но это не такое молчание, которое ну-ты-отвяжись-уже-придурок. Так что Марик продолжает:

– Во-первых: переключить твоё внимание. Когнитивный диссонанс. Человеческое внимание устроено так, что парадоксы и неправильности отвлекают его лучше всего. Что-то вроде перезагрузки шоком. Пьяные матросы на зебрах, андестенд?

С равным успехом он мог бы там внизу, на платформе, расстегнуть штаны и пустить струю на рельсы, эффект был бы тот же. Но тогда Далия вряд ли стала бы с ним разговаривать. Впрочем, сейчас она смотрит на него так, точно Марик всё-таки обоссал рельсы. Нормальная реакция взрослого на его рассуждения.

– Первый пункт ты выполнил на ура. На маршрутку я опоздала. Поздравляю тебя с этим успехом.

– Лучше поздравь меня с тем, что ты передумала прыгать под поезд.

– Я не…

Она осекается. Хмурится. Но взгляд не отводит.

– Я знаю, что не передумала. Но, скажем так, отложила этот перфоманс.

– А что во-вторых?

Марик пожимает плечами. Второе (и главное) объяснить сложнее. С главными вещами всегда такая беда. Для них нет простых слов.

Он говорит: я избавлю тебя от боли.

***

Я избавлю тебя от боли. Он так и сказал.

Маленький лгунишка.

Далия знает, что это невозможно.

Говорят, время лечит. Но время похоже на врача из платной клиники. Время ставит тебе диагноз за диагнозом, выписывает рецепты и рекомендует повторное посещение.

Но не лечит.