Фарфор

Мне приятна нежность (чк, чк) Тамары.

– Черники – хоть жопой ешь! – радуюсь я, делая верную ставку на жопу, которая должна понравиться Тамаре. И я прав.

– Точно! Хоть жопой! – золотыми зубами смеётся Тамара. Тоня не разгибается, но попа её весёлая.

Я вдруг чувствую торжество от нашего лесного приключения, от того, что там, в глубине леса, темно, а здесь – солнце и полно ягод, и мама удивится, когда я принесу их домой. Мы собираем дружно, запасливо. Иногда кто-то из нас срывается в чёрную тяжёлую мысль (Тонин сын много пьёт, всегда утром злой и красный, потом ведь не остановится; у Славы аритмия, и Тамара думает, сколько ещё ему, сколько ещё ей самой; я вспоминаю, как родители ругались в выходной, а я стоял в подъезде и боялся войти в квартиру), но мысль быстро как-то сохнет, мы согнуты и больно натянуты над ягодами, всё ноет (особенно поясница) громче всяких мыслей, и мы спасены ягодным ритмом (с куста – в корзину), двигаемся по поляне, переходим на следующую.

На Тамарином пятом литре, на Тонином шестом, на моей трети бидона останавливаемся, чтобы поесть. Все достают еду. Тамара картошку сварила в мундирах (и мерещилась тогда в этом какая-то шутка: картофелина в военной форме, потом перестало), взяла соль в спичечном коробке, чёрный хлеб. У Тони варёное яйцо и малосольные огурцы, открыла пакет, и сразу всё переменилось от чесночного запаха, и проступил божий замысел: он специально так придумал, чтобы делалось сразу хорошо и завидно от чеснока. Я разворачиваю утренний мамин бутерброд, который она собирала так давно, и так далеко она теперь, за лесом, за полем, за железной дорогой, за Московским шоссе, а сыр стал мягким, и хлеб пахнет кислым, молочным, и приятно так шуршит пакетик у носа, и мне жалко маму, которая давно, летним утром девяносто второго года делала мне бутерброд. Тоня предлагает всем по огурцу, а Тамара даёт картошку, а мне нечего дать, но я не переживаю, а всё беру, и очень вкусно запивать сладкой водой. Я выпиваю фляжку до дна. Мы смотрим на поляну, на тёмный лес, который притаился и тихонько – ну, щёлкает. Нам сыто и спокойно, и тут грузовик сбивает меня, Тамара падает под колёса, и голова её отлетает. Ладно, ладно, всё это специальный эффект, но прямо по нам, прямо по нашим ягодкам в две тысячи первом году с силой пролегла автомобильная дорога М7, которая разделила лес на две части, лиса не вернулась к лисятам, разлучённые печальные животные. Было решено сделать объездную дорогу, чтобы грузовые машины огибали город и ехали прямо по чернике. Разобравшись с лесом, дорога уносилась в Нижний Новгород, оттуда в Чебоксары, потом в посёлок Кугеси – не за чем, а просто чтобы в темноте лежать, и снежок падает из неба, и ветры, и спящий посёлок городского типа Кугеси, жёлтые окошки. Дорога удивится: где-то она уже всё это видела, и заснёт, припоминая. А утром – дальше, дальше, прогрохотать колёсами грузовика над рекой Средний Амиш, и дальше – в Тюрлему, деревню в Чувашии, которая образовалась в тысяча восемьсот девяносто восьмом году для обслуживания железнодорожных… – какая разница для чего, и дальше, дальше, французский городок Шали (Пестречинский район Татарстана). М7 устало кончается в Уфе, переходит в М5 и, покривлявшись, заканчивается где-то – тупиком, полем, насыпью или, если повезёт, оборванным краем земли и морем: поклониться, погрустить и возвращаться. И дороге всё равно, что мы сидели однажды в лесу и пили из фляжечек, что счастливы были лисы, что черничные места. Но, Господи, хватит.

Тоня от еды размякла и как-то на сытый тёплый желудок особенно загордилась сыном, который родился у неё крошечным, рос с крепко завязанным галстуком на шее, а теперь стал продавать на рынке около «Факела» (раньше – кинотеатр, а теперь – дискотека) какие-то в сеточку кофты с красивыми деревянными пуговичками, мадэ ин чина. И так хорошо продавал, что накупил всякие фокусы: тостер, электрический чайник и даже купил ей кухонный комбайн, – ну или, может, не тостер, а утюг, который важно выпускает пар – не помню точно, что купил, пусть что угодно купил её галстучный нежный мальчик, она всему рада, курил у школы с первого класса, и тогда она ругалась, а теперь это как будто его ловкость была.

– Мне сын купил кухонный комбайн, а я и не знаю, как им пользоваться, – говорит Тоня, выставляя перед нами новенький, жёлтенький: вот, смотрите.

– Ну у меня комбайнов нету, я руками. – Тамара недовольно отворачивается.

– Да и я руками, – оправдывается Тоня.

– Все всю жизнь руками всё делали и ничего.

– Ну и я ему говорю, купил бы лучше телевизор вон маленький на кухню, такой, с антенной. Сейчас даже цветные такие есть.

Тамара посмотрела на лес, все чёрные тени увидела.

– Ну хватит, зимой будем сидеть, – говорит Тамара. – Уже три часа.