Фарфоровая комната

— Уверен? — теперь уже в его голосе появилось сомнение, и я взял себя в руки.

— Да все будет в порядке.

Проводив его до ворот, я взобрался по лестнице, с пятки на носок, с пятки на носок, вздрагивая при каждом шаге, и отыскал своего брата. Он валялся на огромной кровати в гостиной, погруженный в просмотр «Скуби-Ду» на хинди. Штанины его камуфляжных шортов шевелил ветерок от вентилятора.

Я сел на край кровати, такой высокой, что даже я мог болтать ногами, и начал нетерпеливо, беспокойно постукивать пятками. Вернется через минуту-другую. Через минуту-другую. Через минуту. Другую. Но не вернулась.

— Не стучи, — сказал Сона, не отрывая глаз от экрана.

Я извинился и подтянул колени к подбородку, аккуратно подсунув ступни под себя. В суставах выстрелила боль, как на прошлой неделе, и я тут же вскочил.

— Пошли гулять.

Я пообещал прокатить его на закорках, но через пару минут он сделался тяжелый, как лошадь, и я уговорил его слезть и пойти своими ногами. Он не был толстым мальчиком, вовсе нет, просто у меня не осталось сил. Базар оглушил и запутал, и Сона взял меня за руку, пока я прокладывал путь. Он ничего не говорил. Довольно замкнутый ребенок — наверное, это было неизбежно, в несчастливом-то доме. На выходе с базара на нас обрушилась свирепая жара; солнце с размаху било в белый купол сикхского храма. Острые осколки света причиняли мне боль. От асфальта поднимались клочья пара.

— Сюда, — сказал я и потянул Сону к занесенной песком обочине.

— Мы уже пришли?

— Да, да, — говорил я, хотя идти оставалось еще несколько минут. Всем винным магазинам было приказано держаться на окраине деревни, подальше от приличных людей.

На месте я усадил Сону на бетонную ступеньку у стены, в узкой полосе тени, и пообещал на обратном пути мороженое. Я подошел к зарешеченному окну, за которым стоял владелец — в майке-сетке и слепой на один глаз, никогда не забуду. Глазное яблоко было совершенно белое, с отливом, не считая двух красноватых прожилок крест-накрест, напоминавших прицел. Я попросил у него полстакана самого дешевого спиртного, и он протянул мою порцию через оконце. Жидкость пахла уксусом, а на вкус была и того хуже, но притупила мои обостренные чувства и приструнила разбежавшийся дерганый ум.

— Англандия? — спросил он, когда я выразил желание купить три бутылки этого пойла.

Я кивнул.

— Откуда? Моя семья Мэдихед.

Мэйденхед. Странно, что он перешел на английский, хотя я только что говорил с ним на чистом панджаби[15]. Только позже я сообразил, что во все время ломки говорил невнятно и с запинками, как человек, чье тело яростно бунтует.

— С севера.

— Манчестер?

— Абердин, — соврал я, чтобы положить конец разговору.

— Абердин знаю! Работаю малое время в Торри[16]. Где живешь?

Я пробормотал что-то про футбольное поле рядом и, пока он не задал других вопросов, схватил сумку со звякающими бутылками и вернулся туда, где прикорнул Сона.

— Пошли, друг, — сказал я.

Он сидел, обхватив колени руками и положив голову на сгиб локтя. Я поставил сумку и поднял его лицо, позвал по имени. Он был бледен, как-то весь обвис и обмяк, лицо вялое и не в фокусе. Я стал громко звать на помощь и просить срочно воды; сердце понеслось вскачь.

Вечером я сидел у себя в комнате и слушал, как тетя орет на дядю, который тщетно пытается успокоить ее или хотя бы добиться, чтобы она понизила тон. Всему базару было слышно.

— Наплевать! Может, там есть понимающие люди, не то что ты! Я знала, что вышла за идиота, но думала, даже тебе хватит здравого смысла не подвергать собственного сына опасности.

— Куку, пожалуйста, подумай. Что скажет сестра, если я выставлю ее сына вон?

— Вы посмотрите на него, полюбуйтесь! За что мне муж-импотент! Я крест на себе поставила, когда за тебя вышла!

— Куку, мое терпение лопнет. Остановись, прошу.

— Только попробуй поднять на меня руку! Только тронь!

— Я твой муж. И я требую к себе уважения.

Тут я вздрогнул, потому что раздался звук пощечины, а зеваки, толпившиеся у входа на базар, хором ахнули. Я так и знал, что она его треснет.

К тому времени, как он спустился ко мне, я уже упаковал чемодан и поставил наготове у кровати, водрузив сверху рюкзак.

— Тебе никуда не нужно идти.

У него были красные, воспаленные глаза, как от слез, и, видит бог, ничего я не мог тут поделать, кроме как уйти. Я надел на плечи рюкзак.

— Мне так стыдно, что я бросил Сону. Не знаю, что еще сказать.

— Дуггал говорит, все будет в порядке. Небольшой солнечный удар, вот и все. Не уходи, сынок. Пожалуйста. К утру она успокоится. Я ее знаю.

— Завтра я позвоню домой и скажу им, где я. Сам все объясню. Не волнуйся.

— Да куда ты пойдешь? Это же глупость!

— Я подумал про ферму, можно? Если ты не возражаешь.

Ферма не выходила у меня из головы с тех пор, как дядя мне о ней напомнил.

Он наморщил лоб, как будто не сразу понял, о чем речь.

— Конечно возражаю! Там же ничего нет. Один! А что ты будешь есть?

Я прошел мимо него, придержал ногой дверь, вытащил чемодан и покатил его по галерее. У ворот я обнял дядю.

— Давай позвоним твоим родителям, — сказал он, отстраняясь.

— Я пойду на ферму.

— Но зачем?