Фарфоровое лето

«Так было в Сан-Суси, все и теперь, как прежде», — пел певец высоким тенором в неторопливом ритме английского вальса. Елене удалось вылить вино из своего бокала так, что Клара этого не заметила. Агнес подлила ей еще. Артур Гольдман наблюдал за происходящим с едва заметной улыбкой. Сам он ничего не пил. Агнес тоже. Лишь Клара выпила все до капли.

— Я умираю от жажды, — сказала она и вновь протянула Агнес свой бокал.

— Выпей воды, если хочешь утолить жажду, — сказал Артур.

— Потом, — ответила Клара.

Розовая ветчина на серебряном подносе постепенно заветривалась, меняя свой цвет. Ни у кого не было аппетита.

— Боже мой, какие же вы скучные, — сказала Клара.

«Не спрашивай, куда иду я, не спрашивай, зачем», — пел граммофон.

Алоиз Брамбергер прошел мимо с граблями и стал что-то делать невдалеке от них. Через несколько минут он удалился, но вскоре появился снова с большой краюхой засохшего хлеба и принялся ожесточенно, хотя и не без труда, жевать ее. Дожевав до конца, он исчез.

Клара лежала, вытянувшись, на двух подушках. Артур Гольдман наклонился к ней и негромко сказал, что ему нужно вернуться назад, в контору, она отпустила его вялым движением руки. Ее глаза были закрыты. Елена уже не пыталась скрыть, что выливает вино.

— Я хорошо вижу, что ты делаешь, — сказала Клара.

— Извини, — ответила Елена испуганно. Клара села.

— Тебе не за что извиняться. Мне хотелось, чтобы всем было у меня хорошо. Каждый может делать то, что пожелает. Да, да. Именно то, что пожелает. А теперь я хочу спать. Под музыку. Сделай граммофон немного потише, Агнес. Так, достаточно.

Елена не знала, действительно ли Клара спит. Та лежала, расслабившись, закинув руку под голову, рот с влажными губами слегка приоткрыт. Она выглядела, как ребенок, лишенный матери, как любящая, лишенная любви. Елена придвинулась поближе к кузине, стараясь, однако, не касаться ее.

Агнес жестами объяснила, что в доме ее ждет работа. Елене хотелось прикрыть салфеткой ветчину, на которой копошились мухи с жесткими ножками. Но у нее не было желания двигаться. Когда пластинка кончилась, она не завела новую. Вдруг Елена почувствовала, что к ней под юбку заползли муравьи, она поспешно провела рукой по бедрам, и вытащив руку, обнаружила, что к пальцу прилипло раздавленное насекомое. Форма у него была странно неуклюжей. Видимо, она задела его ладонью. «Будем надеяться, что эта гадость уже мертва», — подумала Елена. Чтобы быть уверенной до конца, она раздавила насекомое ногтем указательного пальца. С отвращением смахнула трупик в траву. Не удержавшись, громко чихнула. Клара открыла глаза.

— Мы остались с тобой вдвоем, — сказала она. Елена кивнула. — Тоже хорошо, — сказала Клара.

Позже Елена Лётц не могла точно сказать, хотя буквально измучилась, вспоминая, произошла ли встреча с Польдо Грабером, имевшая такие тяжкие последствия для Клары, потому что Клара услышала или потому что Клара увидела его. В конечном счете это было неважно, она не смогла бы разминуться с ним ни в день пикника, ни позже. Как бы то ни было, Елена запомнила, что Клара, которая полусидела, полулежала, внезапно вскочила, подбежала к буку и остановилась там, скрытая стволом дерева. Казалось, она наблюдает за чем-то, происходящим в той части сада, которая была отгорожена лишь низким кустарником. Сначала она сделала Елене знак замолчать, потом, отчаянно жестикулируя, заставила подойти ближе.

Ничего другого не сохранила Елена Лётц в своей памяти так ясно, так до осязаемости отчетливо, как эту картину: маленькая лужайка, созданная самой природой между деревьями и кустами, бесформенная и узкая; до нее не доставала тень, она была вся залита светом безоблачного летнего дня. На лужайке молодой, сильный мужчина в ярко-синей майке с лямками на широких плечах, мускулистые ноги совершенно голые. Молодой человек делает стойку на руках с переворотом, потом еще одну, застывает вверх ногами, потом идет на руках, встает на голову и, подогнув ноги, соскальзывает на землю. Из стойки стоя он делает быстрое, кажущееся опасным сальто и как будто чудом снова оказывается на ногах. Он наклоняется назад, все ниже, пока не касается кончиками пальцев травы, потом упирается ладонями и снова встает на руки. Прозрачный, как вода, пот катится тонкими ручейками по его смуглой коже, красной медью отливают волосы над светлой зеленью лужайки. Он несколько раз повторяет упражнения в произвольном порядке, потом останавливается, закрывает глаза, делает несколько глубоких вдохов. Лишь теперь видна надпись на его майке, золотыми блестками наискосок вышито «Цирк Мирано».