Фарфоровые куколки

Я съезжаю с шоссе и поворачиваю на Ноб-хилл, к отелю «Марк Хопкинс». Оставив машину портье, я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, заставляю лицо принять приятное выражение и вхожу в холл. Меня сразу же замечает Эдди. Хоть он и намного старше меня, он, как и раньше, очень красив: высокий, элегантный, грациозный, со вкусом одетый — вечный китайский Фред Астер. Вот только запавшие глаза, щеки и язвы на шее говорят о том, как серьезно он болен. Эта новая болезнь унесла жизни уже стольких мужчин за последнее время.

— Ты совершенно не изменилась, — шепчет он мне на ухо, обнимая.

— И скольким ты это уже сказал сегодня? — шутливо отвечаю ему я.

— О, много кому. Ты хорошо меня знаешь, — смеется он. — Пойдем, о тебе уже все спрашивают.

Он берет меня под руку и галантно ведет из холла в комнату донов, стены которой пышно расписаны эпизодами из истории Калифорнии. Когда я вхожу, все присутствующие в комнате сразу поворачиваются ко мне. Я не успеваю поискать глазами Руби или Элен. Здесь уже собралось около пятидесяти человек. Кто-то сидит за столом, кто-то курсирует возле столиков, на которых стоит кофе и разложены угощения. Те, кто оказывается ко мне ближе всего, торопятся мне навстречу. Ну, с той скоростью, с которой могут торопиться подвижные люди семидесяти или восьмидесяти лет от роду.

Бывшая танцовщица — танцовщица всегда! Не знаю, как это будет звучать про мужчину: бывший танцор — танцор всегда?

И они все начинают говорить одновременно.

— Прекрасно выглядишь!

— Ты где все это время пряталась?

— Ты к нам присоединишься?

— Ты тоже прекрасно выглядишь. Тебя я могла бы узнать где угодно, — отвечаю я Чан-Чану.

— Я там же, где и всегда, прямо за мостом, — говорю я Бернис Чоу, которую некогда называли китайской Эстель Мерман.

Сестры Лим проталкиваются сквозь толпу.

— Привет, Грейс! Как дела?

Беси, самой старшей, должно быть, лет восемьдесят пять, но для меня она нисколько не изменилась. Элла и Долорес по-прежнему стоят на шаг позади нее. Время от времени я встречаю их на китайской ярмарке в Окленде, на похоронах или на ежегодном банкете Китайского исторического общества. Иногда я вижу только двух сестер, и я пугаюсь: что случилось с третьей? Заболела? Умерла? Потом я снова вижу только двух, но уже в другом составе, или всего одну, и это меня смущает. Но они все живы, всё еще вместе и живут всего в миле друг от друга.

Ко мне подходит мужчина средних лет с небольшим животиком. Это Томми. С ним молодая женщина. Я вспоминаю, как ловко держала его на руках Элен, когда он был совсем маленьким, о том, как она одновременно душила его опекой и позволяла ему жить своей жизнью, разрываясь между любовью и страхом. Я никогда не думала, что из него получится что-нибудь толковое, но он вырос и стал врачом, как отец Эдди, и женился на женщине, мало чем отличающейся от Элен.

— Тетушка Грейс, — говорил Томми, — познакомьтесь, это Энни, моя дочь. Она в этом году заканчивает Калифорнийский университет.

Энни очень хорошенькая: длинные черные волосы и высокие скулы.

— Ты очень похожа на бабушку, — замечаю я ей.

— Да, мне говорили, — отвечает она голосом, в котором удивительно сочетаются дерзость, сомнение и гордость.

Она открывает сумочку и достает оттуда ручку и блокнот, чтобы быстро обрушить на меня серию вопросов.

— Когда вы поняли, что хотите танцевать? Каким было ваше первое достижение? Когда вы познакомились с моей бабушкой? Что вы чувствовали, когда вас стали называть «Восточной Танцовщицей» и вы начали выступать в азиатском клубе?

Я уже слышала подобные вопросы-обвинения, или, как они это называли, критику, от своих сыновей и внуков, поэтому я отвечаю Энни так же, как в свое время ответила им:

— Нас тогда называли «восточными» или «азиатскими» артистами. А белых называли «белыми».

Я тоже упряма и твердо придерживаюсь своих убеждений. Я не понимаю, о чем весь этот шум. Почему это все так интересует молодежь? Ведь нас не называли «япошками», как всегда говорили Элен и Джо, или «цветными», что еще хуже. Или все-таки это называние было оскорбительным?

Энни задает мне другие вопросы.

— Вы знали, что своей деятельностью поддерживали стереотипы об азиатской культуре? Как вы могли танцевать в месте, которое называлось «Китайские куколки», и вообще позволить себе называться «фарфоровой куколкой»?

Это уже перебор, и я бросаю взгляд на Томми. Мне хочется его спросить: «Что за манеры у твоей дочери?»

В ответ на мой выразительный взгляд Томми спокойно говорит:

— Энни проводит исследование по «Запретному городу» и другим клубам, в которых вы выступали. — Жестом он обводит всех людей, собравшихся в комнате. — Она хочет описать все это, пока не поздно.

Я перевожу взгляд на Энни.

— Мы не настолько стары.

— Мало ли что может случиться. Люди смертны, — отвечает Энни, и эта реплика кажется мне бездушной, особенно учитывая причину, по которой мы тут собрались. Эта встреча нужна для того, чтобы собрать деньги на лечение ее больного деда.