Фарьябский дневник

Отставник не мог остаться в стороне от людского горя. Написал в районную газету, там побоялись опубликовать его статью. Поехал в область. Полдня говорил с главным редактором, тот обещал напечатать. С этого времени он стал самым вредным для районного начальства человеком. Кем только его ни называли: и склочником, и сутягой, но он не обращал на это внимания, просто делал свое дело так, как подсказывала совесть.

В школу зачастили комиссии, которые интересовались почему-то исключительно его работой. Директор не гнушался никакими средствами, только бы опорочить неугодного властям человека. Разногласия у них были давние, с той поры, как военрук решил сделать жизнь школьников более интересной и разнообразной. На свой страх и риск создал туристический клуб, экипировкой которого занялись сами ребята. Мальчишки после уроков мастерили в мастерских колья, каркасы и другие приспособления для палаток, девочки шили палатки и рюкзаки. Сразу же после окончания занятий ребята под руководством военрука ходили в походы. А привыкший жить по принципу «абы чего не вышло» директор был принципиально против таких времяпровождений, тем более что все это было чревато непредсказуемыми последствиями.

Особенно обострились их отношения после выступления военрука на партийном собрании при обсуждении закрытого письма ЦК КПСС по Афганистану.

Тогда, выслушав привычные речи штатных выступающих, он высказал все, что накипело. И то, что это была самая большая внешнеполитическая авантюра за 70 лет Советской власти, и то, что, в отличие от бравурных выступлений газет и телевидения по афганским проблемам, там после нашего прихода ничего ни изменилось, во всяком случае, в лучшую сторону. В худшую изменения были – стало больше бандитских формирований. Тогда он высказал и многое другое – все, что за время этой непонятной, бестолковой войны накипело у него в душе.

После этого собрания его вызвали в райком партии и пообещали, что если он не остепенится, то будет привлечен к строжайшей партийной ответственности.

– Но ведь я говорил правду и только правду.

– Правда правде рознь. Нам твоя «бедняцкая правда» не нужна. Ты бывший политработник и должен понимать, что хочет услышать от нас народ.

– Но перестройка – говорим о безграничной гласности и демократии, – сопротивлялся военрук.

Секретарь райкома устало потер виски и дружелюбно закончил:

– Неужели ты и в самом деле думаешь, что гласность и демократия не будет рано или поздно ограничена? Если это так, то мне тебя жаль, но на вид ты человек неглупый.

После таких слов секретаря ему стало не по себе. Он закрыл тяжелую дубовую дверь райкома партии и тяжело спустился по мраморным ступенькам на улицу. Асфальт был весь в рытвинах и колдобинах. И тогда у него родилась мысль, что он чем-то схож с этими колдобинами, которые не позволяют свободно ездить тем, кто решил всю свою жизнь прожить за этими массивными дубовыми дверьми. А чтобы эти колдобины не превращались в ямы, их изредка реставрируют, хотя знают, что они снова появятся до новой реставрации. Это сравнение его рассмешило. Нет, я не колдобина и не яма, которая мешает движению, я просто человек, которому ничего человеческое не чуждо. И тем не менее я остаюсь при своем мнении.

Вскоре в областной газете напечатали его урезанную наполовину статью. Редакторская колонка, призывавшая всех и вся бороться с бюрократами и бюрократией, и словом не обмолвилась о том, как же наказаны виновники волокиты и бесчеловечного отношения к нуждам старых и новых ветеранов.

«Вот и пример урезанной гласности», – подумал про себя военрук…

Всех удивляла его способность везде успевать: школа, мастерская, где он вот уже несколько месяцев лепил скульптуру «Мальчишки», туристический клуб и, наконец, дом. Лена уже махнула на него и его занятия рукой и лишь время от времени поругивала за то, что совсем от дома отбился.

И все-таки самая большая радость для него была, когда младшенькая дочурка еще не спала. В комнате крика и шума бывало больше, чем в то время, когда он бесился с сыновьями. Сашка к тому времени уже настоящим хозяином в доме был. И воды принесет, и дров наколет, и печь растопит, и подзатыльников младшим надает, если те ненароком набедокурят.

Однажды, лазая по чердаку в поисках старого радиоприемника, из деталей которого он хотел смастерить плату для сломавшегося транзистора, Сашка увидел ящик, который был закрыт на малюсенький замок. Ему стало любопытно, что же там лежит. Поковырявшись гвоздиком, он легко открыл замок и в глубине ящика вперемежку с конспектами увидел две сшитые вместе общие тетради. На белой обложке первой четким отцовским почерком было выведено «Стихи». Сашка прочитал несколько стихотворений в начале тетради и с гордостью подумал об отце: «Вот батя дает. Но почему он мне никогда об этом не говорил? Может быть, матери стихи показать?». Но он тут же отбросил эту мысль. Мать только отберет этот его тайный клад, да еще и отцу расскажет.

Сын в нерешительности теребил тетрадь. В это время на улице послышался знакомый крик:

– Сашка-а-а!