Фармацевт

Конечно, даже если полковник умрет, никаких серьезных оргвыводов не будет. Врачи в больнице делали все, что могли, что подтвердит любая проверка. Но отношения! Отношения то могут испортиться капитально.

Увидев главного врача, доктора замолкли и с немалым удивлением разглядывали её.

Вера Игоревна не имела привычки, ходить по больнице, тем более по урологическому отделению, где постоянно пахло мочой и бродили угрюмые старики с мочеприемниками, вставленными в бутылки.

— Здравствуйте, коллеги, — мило улыбнувшись, она кивнула докторам. — Соломон Израилевич, вы тоже здесь, решаете какие-нибудь проблемы? У вас в аптеке все нормально?

Затем, не дожидаясь ответа, повернувшись к Гуткину, спросила:

— Савелий Хананович, скажите, каково состояние нашего больного?

— Добрый день, Вера Игоревна, — поздоровался тот, даже не подумав встать. В принципе, он мог себе такое позволить. Оперирующих урологов экстра класса таких, как он в городе можно было пересчитать по пальцам одной руки. К тому же он был ужасно зол на Куропаткину из-за такой подставы. Портить отношения с комитетом госбезопасности на ровном месте ему явно не хотелось.

— В общем, все плохо. Состояние больного тяжелое. Капаем растворы, витамины. Как вы знаете, на антибиотики, пенициллин, макролиды у него аллергия.

— Может, санавиацией отправим его в Ленинград? — предложила главврач.

— Сразу надо было отправлять, — буркнул Гуткин.

Переговорив с докторами, Вера Игоревна отправилась к себе, размышляя, что бы такого предпринять, для поддержания реноме больницы и своего собственного.

Когда за ней закрылась дверь, Гуткин обратился к Когану.

— Сеня, может, ну, его на х. й, этот твой гентамицин. Больной при смерти, а мы ему свечи в задницу пихаем. Как — то неприглядно это выглядит. Только персонал смешить.

— Даже не думай! — окрысился Соломон Израилевич. — Вот вам свечи и быстро дуйте в палату. Он ведь один в ней лежит и, как я понял, особо не адекватен. Поэтому даже не поймет, что вы там с ним делаете. Только медсестру с собой не берите. А то к вечеру вся больница будет знать, как урологи больных лечат.

— Ох, Сеня, Сеня, — вздохнул Савелий Хананович, — Опять нас в авантюру втягиваешь. Темнишь, как Троцкий. Елы — палы, никогда таким дураком себя не чувствовал, как сейчас.

Тем не менее, оба доктора встали и направились в конец коридора, где в отдельной палате, в будущем получившей гордое название VIP, под капельницей лежал полковник КГБ. Последний никогда не думал, что во время короткого романа с официанткой в командировке в Архангельске заполучит гонорею, а затем осложнение в виде абсцесса предстательной железы.

— Их же проверять регулярно должны, — жаловался он венерологу ведомственной поликлиники.

На что тот заверил пациента, что переживать не стоит, гонорея лечится быстрей, чем насморк, главное, что после возвращения из командировки, он не успел переспать с женой.

Вот только легко вылечиться не получилось.

Никогда Григорий Борухович Крейман не чувствовал себя так глупо, как в тот момент, когда вставлял свечку в анус больного, находящегося практически в сопоре. В это время его зав отделением стоял на стрёме, чтобы процедурная медсестра, проверяющая капельницу, не зашла в палату.

— Слушай, Савелий, я один себя дураком чувствую, или ты тоже так думаешь? — спросил Крейман, когда они возвращались в ординаторскую.

Гуткин не ответил, но, судя по лицу, его чувства были понятны и без слов. Больше всего сейчас он злился на Когана, сумевшего подвигнуть его на эту авантюру.

Когда они зашли в помещение то увидели, что Соломон тоже перебазировался сюда из кабинета заведующего и сейчас оживленно беседовал еще с одним урологом Фаиной Моисеевной Левиной.

Фаина Моисеевна во время войны три года отслужила в должности начальника санитарного поезда, поэтому лексикон имела своеобразный. В общем, без мата связной речи у неё не получалось.

Вот и сейчас она прокуренным голосом спросила:

— Мальчики, вы, что, б… сегодня друг за другом ходите, б…, прямо, как два еба. тых пидораса.

Мальчики, которым было за пятьдесят, дружно заржали. После того, как они благополучно поставили свечку больному, и никто этого не заметил, им явно полегчало, поэтому смеялись они несколько дольше, чем нужно. Опытное ухо Фаины Моисеевны уловило этот диссонанс, поэтому она сразу поинтересовалась:

— Вы чего, б… п… опять натворили? Б…, Савелий, тебе не стыдно? Повзрослеть бы уже пора.

— Ничего мы не натворили, — пробурчал Гуткин. Но Фаину Моисеевну было не провести.

— Колитесь, быстро, чем занимались? — пристала она, как репейник.

Скрывать свою самодеятельность доктора не стали и рассказали все, как есть.

Левина, глядя на них, выразительно покрутила пальцем у виска.

— Больного надо было на операционный стол и абсцесс дренировать, — сообщила она. — А не свечки в жопу пихать. Крыша у кого-то едет полным ходом.

— Хватит об этом, — закрыл тему Гуткин. — Сеня нам обещает быстрое улучшение состояния, вот к вечеру и поглядим, что и как. Если на самом деле больному станет лучше, тогда и об оперативном лечении можно подумать.