Фармацевт 2

Следующим днем я путешествовал на автобусе через весь город, приближаясь к берегу озера. Наконец, автобус притормозил у нужной остановки, улица Еремеева, о чём неразборчиво прохрипел водитель в динамик.

Кто такой Еремеев я не знал в прошлой жизни, не удосужился узнать и в этой. Единственно знал точно, неподалеку от этой остановки вдоль Онежского озера тянется другая улица, Военная, на которой расположены здания психиатрической больницы. Куда я и направил свои стопы. Вроде бы это должен быть центр города, но казалось, что я попал на век назад. Куда-то пропали обычные городские пятиэтажки. Кривые покосившиеся домишкигромоздились вдоль речки Неглинки, перемежаясь деревянными зданиями покрепче. Мороз для начала марта стоял приличный и сейчас из многочисленных кирпичных труб поднимался темный дым, на морозе моментально приобретающий белый цвет. Людей на улице практически не было видно.

Около огромного штабеля осиновых бревен два мужичка в больничной одежде и телогрейках пилили на козлах дрова на чурбаки.

Рядом с ними покуривал санитар, которого можно было отличить лишь по грязно-белому халату под телогрейкой и потому, что он стоял без дела. Вернее караулил больных, чтобы те не сбежали.

Подойдя к ним, я спросил, как пройти к приемному покою.

— От военкомата направили? — поинтересовался санитар, дыхнув перегаром.

— От него, — вздохнул я и потопал к указанному зданию.

Когда подошел к приемному покою, туда же подъехала скорая помощь. Из нее выскочили два амбалистых фельдшера и на руках вынесли извивающееся в смирительной рубашке, тело.

Связанный больной в это время не молчал, а громко орал, обещая мужикам всяческие кары: оторвать яйца, выколоть глаза и намотать кишки на шею. Видимо, на всякий случай пообещал и мне при встрече выбить зубы. Я же, рассеянно глядя на него, размышлял и пытался вспомнить, когда же у нас должны запретить смирительные рубашки, и этим запретом очень усложнить работу персонала. Но сейчас такие рубашки еще использовали во всю ивановскую, не боясь обвинений в карательной психиатрии.

Зайдя вовнутрь здания и скромно посидев в уголке кабинета, дождался, когда буйного товарища уколют аминазином и слегка затихшего унесут в отделение.

После этого подсел к дежурной медсестре и протянул ей свои документы.

— Ёшкин кот! Людка, к нам еще одного солдатика прислали. Все шлют и шлют, как будто у нас больница резиновая, — ворчала старуха, записывая мои данные.

— Небось, тоже будешь девок на кухне драть? — добродушно спросила она. — Как призывное время наступает, наших дурочек только успеваем на аборты отправлять. Смотри, будешь плохо себя вести, мигом сульфазин в задницу получишь. — строгим голосом добавила она.

По-моему в голосе медсестры звучала легкая зависть. Причина для меня была неясна, то ли она завидовала девицам дорвавшимся до парней, то ли хотела засадить мне в ягодицу шприц с сульфазином. Моего ответа она не ждала и продолжила свою писанину. Заполнив историю, она хотела отправить меня в душ, но удалось, отговорится тем, что я буквально сегодня утром мылся дома.

Перешерстив авоську и не найдя там ничего криминального, кроме учебника по органической химии, медсестра вызвала санитара первого мужского отделения, чтобы тот проводил меня на койку.

— Куришь, — первым делом спросил санитар. Я отрицательно мотнул головой.

Мужик явно расстроился, видимо, рассчитывал выклянчить на шару у меня пачку папирос.

Дальше мы шли молча. В принципе мне было интересно. В прошлой жизни, будучи психиатром, я работал уже в новой больнице, а об этой слышал только рассказы. Зато сейчас появился шанс увидеть старую больницу и побывать в шкуре пациента.

Мы снова вышли на улицу и направились к ближайшему бараку.

Старое деревянное здание было построено еще при царе, когда за качеством еще следили, поэтому еще не рухнуло под натиском времени. Внутри было достаточно уютно, и даже тепло. От только что протопленных круглых печей пыхало жаром.

В большой палате, где стояло пятнадцать кроватей, тоже было тепло. Весеннее мартовское солнце ярко светило в окна, создавая праздничное настроение. И даже металлические решетки на окнах его не портили.

Вот только народ в палате радостным не выглядел. Двое больных привязанные к кроватям сладко храпели под аминазином. Еще четверо играли в карты. Мое появление особого оживления не вызвало. Только трое парней призывного возраста радостно заулыбались и направились в мою сторону. Я в это время убирал в тумбочку содержимое авоськи.

— Эй, ты чо жратву прячешь? У нас так не принято, давай, выкладывай обратно, — заявил рослый парень с татушками на пальцах.

Я огляделся. Санитар, приведший меня, уже вышел из палаты. Картежники не обращали на нас никакого внимания. Лишь один дедок с трясущейся головой сидел на кровати напротив меня и наблюдал за ситуацией.

Ничего, не говоря, я продолжил свое занятие, не обращая внимания на троицу.

Потоптавшись около меня, перейти к более серьезным методам воздействия ребята не решились и от расстройства ушли покурить.