Фартовые

— Будешь помнить, что ботаешь о фартовых. Я тебя научу, пидер, уважать закон, — въезжал фартовый Медведю кулаком в печень. Тот уже не вскакивал. Вставал трудно. Видя, что голыми руками Берендея не взять, шмыгнул рукой под матрац за кастетом. Фартовый заметил. Но в эту секунду дверь в барак распахнулась и целый наряд охранников затопал по проходу к Берендею. Тот обернулся. Медведь воспользовался. Удар в затылок свалил с ног фартового. Уже в шизо он пришел в сознание.

Никто не спросил Берендея ни о чем. Целый месяц на чурбаке, на бетонном полу, на кружке воды и куске хлеба просидел он в штрафном изоляторе. Не один, конечно. Были и другие. Среди них оказался фартовый из Холмска. Тот попал сюда за отказ от работы. Его, как и Берендея, определили в барак к работягам.

— Эх-х, раньше эту зону фартовые держали. Буграми воры в законе были. А теперь что за жизнь пошла? Пацаны верховодят. Порядочному нору дышать но дают. Норовят из нас шнырой сделать. Измельчали теперь фартовые. И как назло ни одного кента нет. Седьмая ходка эта у меня. Прежние были клевыми. Нынче западло стало нас держать в ажуре. В зоне одни фрайера…

Берендей слушал и не слышал. Прямого его участия в убийствах беспредельщиков из банды Кляпа доказано не было. Добровольной смертью своей Привидение принял все на себя. Ну, а нужно ли все это было? Теперь такие как Медведь верховодят. У него и статья-то смехотворная — вторая судимость за хулиганство. Ан на безрыбье и рак рыба, верно говорят. Сталкивая мужиков с ворами, чтобы окончательно сломить их, начальство, само того не желая, порождает насилие, никем уже не управляемое. «Духовный беспредел», — морщился Берендей от боли, ощупывая разбитый затылок. Вместо редких шмелей, которые куса ют-то либо дурно пахнущего, либо не в меру руками размахавшегося, — тучи комаров и гнуса. Уж эти никого не минуют, — жалят всех без разбору. На любую кровь падки. Вон те, кто недавно с воли, рассказывают: от хулиганья проходу мет ни в городе, ни в селе. Не из-за навара — по пьяному куражу загробить могут любого встречного. Вот и переросла по тюрьмам и лагерям жестокость по отношению к ворам — в жестокость вообще, в бессмысленную агрессивную озлобленность. Возвращаясь домой, такие люди кичатся тем, что, побывав в

заключении, уже не боятся его. Вон тот же Медведь. На воле был просто грузчиком. А здесь, имея реальную власть над зэками, возомнил себя вершителем их судеб. А сколько таких… Или взять Никифора. Жил мужик тихо, незаметно. Чтобы детей легче на ноги поднять, самогонкой приторговывал. Упекли его за это в лагерь общего режима. Ненадолго. Но и этого хватило: ожесточился человек, растеряв по нарам добро в душе своей. И, вернувшись домой, все косился на соседа, который против него на суде показания давал. А по пьянке не удержался — подпустил соседу «красного петуха». Несколько домов от того пожара в селе сгорело. Родные дети от Никифора отреклись. Прямо на суде. Теперь деваться некуда — к Медведю поближе держится. Тот, единственный в бараке, одобряет Никифора. Вот уже и два сапога — пара.

Жестокость… И судебными приговорами нередко она насаждается. Один из тех, кто неудачно пытался отыграть у Медведя жизнь Берендея, — вовсе ни за что сюда попал. С первой судимостью — на строгий режим. Монтер шел с работы. По случаю получки выпил пару кружек пива. А тут — трое пьяных мордоворотов. Увидели деньги в руках: «И нас угости!» — требуют. Да не по-людски, а матерно. Обозвал их ханыгами человек и — домой. Да не далеко ушел. Нагнали те трое — на кулаки взяли. Дескать, не уважаешь… Жестоко били. Ну, и не стерпел мужик, когда сознание уже мутиться стало. Выхватил отвертку, с которой на работе не расставался, и воткнул не глядя. Оказалось, прямо в сердце угодил. Так и стал убийцей. «А ведь это — необходимая оборона», — вспомнил Берендей полузабытую статью из Уголовного кодекса. Но вместо оправдания, которое не только по закону, а и просто по здравому смыслу полагалось, попрекнули человека в суде за то, что не убежал он, не спрятался и — упекли на восемь лет, присовокупив к обвинению и выпитое пиво, как отягчающее обстоятельство. Жена — не всякая столько лет ждать станет — тут же развод взяла. Для зэков развод в момент оформляют. Вскоре замуж вышла. Теперь, смеется Медведь, тебе, человече, на воле кислород перекрыт: без прописки на работу нигде не возьмут, а без работы — нигде не пропишут. А будешь по чердакам скитаться — как бродягу засудят.

«Вот так и меня в малину сблатовали», — вернулся памятью в Далекую молодость Берендей. — Только этим неудачникам и к фартовым путь заказан. В нашем деле особая психология и сноровка надобны. Такое и за годы обучения не всякому дается. И уж лучше оставаться мне вором, хоть знаешь за что мучаешься, чем скотом, который ведут на бойню за просто так… А Медведей все больше становится. И никакой лагерь их в человеков не переиначит. И пока есть Медведи — нужны и Берендеи, в какой бы шкуре они не обретались».