Фартовый человек

– Вот это наша девчонка, лиговская! Сразу видать – приличная, фабричная. – И пропел: – Чики-брики нам не надо на высоких каблуках, будьте личиком поглаже – мы полюбим в лапотках…

Ольга глубоко вздохнула:

– Это у кого как. Кому-то точно надо чики-брики.

– Кавалер все-таки обидел, – проницательно сказал дядя Миша. И предупреждающе прибавил: – Ты ему не позволяла, это мы понимаем, а он все же обидел. Кавалеры – они такие.

– Он красноармеец, – сказала Ольга. – Какой он кавалер, в самом деле!

Она покраснела, зажмурилась и все-таки заплакала.

– Ну, ну, – сказал дядя Миша, не сделав даже движения, чтобы вытереть ей слезы, – ты это оставь. Еще надумала – плакать. Вот гляди-ка, я что тебе подарю. Ты ведь, говорят, на театре теперь играешь? Я тебе цацку подарю, а ты не плачь.

Ольга открыла глаза.

На заскорузлой ладони дяди Миши лежало ожерелье. Оно переливалось и сияло в сумерках белой ночи, совершенно как живое и мокрое, будто бы из морской пучины.

– Ндравится? – спросил дядя Миша. – У меня еще есть, а это ты бери. Мне не жалко.

Ольга поневоле потянулась к ожерелью и в какой-то миг все позабыла: и печали свои, и разочарование в Алеше и себе, и даже неопределенность своего будущего… все. Она видела, конечно, украшения на нэпманшах, мелькавших в витринах или входящих в рестораны, но издалека, вскользь, как что-то ненастоящее. А тут оно лежало совсем близко, и можно было потрогать.

Она коснулась камней. Они были теплыми, живыми, так и льнули к пальцам.

– Ндравится, – удовлетворенно произнес дядя Миша. – Я старик, мне и то ндравится, а ты же молодая и красивая, ты по таким вещам помирать должна.

Ольга долго смотрела на ожерелье.

– Да бери, – дядя Миша двинул к ней ладонь, – и не бойся, я не обижу.

– Откуда оно у тебя?

– Подарили, – сказал дядя Миша загадочно. – Чтобы мне или, к примеру, тебе такую вещь купить – это всей жизни не хватит заработать. Честным трудом такие вещи не зарабатываются. А в подарок, я думаю, принять вполне даже можно.

– А кто… подарил? – спросила Ольга, замирая окончательно, потому что дядя Миша почти совершенно ее убедил.

– Ленька Пантелеев, – ответил дядя Миша. – Он мне полушубок подарил для зимы, хороший очень, а то мой-то пообносился. Ты думаешь что? Ленька меня еще с зимы заприметил. Хороший парень, да. Встретит и смеется. Ты, говорит, дядя Миша лохмач такой, просто как медведь, вся одежонка на тебе клочьями, но ты, говорит, не печалься, поскольку Революция скоро подарит тебе новую шубу. Век, говорит, мерзнуть не будешь. Я ему говорю: такие, говорю, обещания протухли еще восемнадцатым годом, а уж теперь и подавно, так что жить и помирать мне в старом моем тулупчике. А он только смеется… И вот смотри ты, обещанье выполнил. А в кармане эта цацка лежала. Ну, думаю, подарю какой-нибудь графине, какая подвернется поласковее.

– Я не графиня! – Ольга вспыхнула.

– Так я не в дурном смысле, – вздохнул дядя Миша. – Мне уж поздно во всех этих смыслах рассуждать… А вы, кобели, не смейтесь! – цыкнул он на своих соседей по лавочке, которые подслушивали беседу и веселились. «Цацка» мало их интересовала, поскольку ни продавать такую вещь, ни тем более связываться с Пантелеевым никто охоты не имел.

– Я возьму для театрального реквизита, – решила Ольга. Она взяла украшение и завязала его в платок. Затем встала. – Ну, спасибо, дядя Миша. Ты помог революционному театру.

– Иди, иди, – добродушно сказал дядя Миша. – И не плачь боле. Другой кавалер найдется. Особенно теперь…

Ольга ушла, провожаемая взглядами. Ей было не по себе: а ну как догонят и отберут! Но никто даже не пошевелился, чтобы встать и пойти следом.

И вдруг ей стало так тепло и хорошо! Это было ее место на земле – место, где все ее знали, где о ней заботились, где, может быть, и жили злые люди, но не было незнакомцев… Ей не хотелось сейчас думать о том, что когда-то таким местом был ее родной городок. И тогда тоже казалось, будто и мельница, и сад, и самый городок с его жителями всегда будут защищать Рахиль, младшую дочку мельника, всегда будут для нее убежищем и надежным укрытием от любой беды; а повернулось все иначе… Она тряхнула головой, отгоняя воспоминание о том, как отец выл над искалеченной матерью, и о том, как старший брат Моисей уезжал из дома на войну, такой красивый и строгий. Теперь и сама Ольга уехала, и у нее новая жизнь. И здесь, на Лиговке, все останется как было, здесь не произойдет ничего такого, о чем страшно будет вспомнить потом. Здесь ее дом, и она на удивление хорошо себя чувствовала.

Глава семнадцатая

Алеша не придавал большого значения их размолвке и потому как ни в чем не бывало пришел к Ольге в общежитие на следующий же день, чтобы потом вместе идти в клуб на репетицию.

Он постучал в дверь.

Девочки, которые уже были в курсе всех происходящих событий, бесшумно хихикая, собрались поближе – слушали. Ольга подошла и строго спросила:

– Кто там?

– Мне бы Ольгу, – сказал голос Алеши.

– Ольгу? – переспросила Ольга. – Но ее нет.

– Как это – нет? – удивился Алеша.

– Так – нет дома. Ни для кого нет.