Фартовый человек

– Точно попал, клянусь! – Никитин приложил ладонь к груди и растопырил пальцы. Между средним и указательным попала пуговица.

– Из чего вы сделали такой вывод?

– Из того, что он вильнул, даже упал, кажется, а потом захромал дальше.

– А перед тем бежал не хромая?

– Я видел кровь, – упрямо заявил Никитин. – Когда подъехал к тому месту, где он упал. Большое пятно, с две ладони. – Он посмотрел на свои руки. – Даже с две с половиной, – прибавил он, стараясь быть как можно более точным.

– Как вы полагаете, какое именно ранение вы ему нанесли?

– Судя по тому, как он бодро бежал, – несильное, – признал Никитин. – Да в любом случае болело у него, говорю вам, и кровь текла!

– Дальше.

– Явились сотрудники УГРО с собакой-ищейкой.

– Быстро?

– Буквально в считанные минуты. Когда они появились на Марсовом поле, я еще видел бандита.

– Куда он бежал?

– Мне показалось – в сторону Михайловского замка.

– Скажите, товарищ Никитин, как вы объясняете тот факт, что собака потеряла след?

Никитин молчал.

– Согласно вашим показаниям, Пантелеев был ранен. Пусть несильно, но болезненно, а главное – его рана кровоточила. Каким образом животное, в десятки раз более чуткое, чем человек, ухитрилось не найти его?

– Я не знаю, – признался Никитин. – А проводник что говорит?

– Проводник пьян, – сказал Иван Васильевич, – думаю, от ужаса происходящего. Спит у себя на квартире, а собака лижет ему лицо и очень беспокоится.

– Ясное дело. – Никитин философски вздохнул. – Единственное средство у русского человека постичь непостижимое.

– Если он еще раз попробует таким способом постичь непостижимое, его уволят из органов милиции, – заметил Иван Васильевич. – Я ему, конечно, не начальство, но общая закономерность везде одинакова.

– Угу, – сказал Никитин, – а я ему, между прочим, не приятель и даже не сослуживец.

– Мы все здесь товарищи, – примирительно произнес Иван Васильевич. – Рассказывайте дальше.

– Дальше… – Никитин помрачнел. – Я с товарищем пошел в сторону Пантелеймоновской церкви.

– Кого там встретили?

– Дворника…

– Дворника?

– Спал, сидя на тумбе. Хотел, наверное, утром пораньше подмести, а потом уйти к себе. Не знаю. Из деревни дворник. Разговор у него такой… не здешний. Может, пермяк или еще что-то.

– Что дворник сказал?

– Что не видел никого.

– Вы ему приметы описали?

– Да…

– Товарищ Никитин, – сказал Иван Васильевич, – у нас имеются показания красноармейца, который сопровождал вас вчера ночью.

– Да?

– Он утверждает, что возвращался к церкви уже под утро, чтобы проверить одно подозрение.

Это подозрение уже несколько часов шевелилось в душе Никитина, поэтому он отвел глаза и вздохнул.

– Да? – тихо переспросил Никитин.

– На тумбе обнаружилось пятно крови. Небольшое. – Иван Васильевич сложил руки на бумагах, подался вперед и посмотрел прямо Никитину в лицо. – Вы ведь с Ленькой Пантелеевым разговаривали… И все приметы вам были известны. Как же вы его не признали?

– Не знаю, – сказал Никитин. – Вот поверите – понятия не имею. Отвел глаза, дьявол.

Он хотел было перекреститься, но вместо этого в сердцах плюнул.

* * *

К артельщику пожарного телеграфа Михаилу Манулевичу требовался особый подход, как сразу определил Юлий. Манулевич был среднего роста, но из-за худобы и привычки сутулиться казался выше, чем на самом деле. Когда он говорил, дышал или глотал, то есть постоянно, на горле его двигался кадык, и это поневоле привораживало взгляд собеседника.

Юлию указали на Манулевича в столовой «Петроградпожартреста», где тот в скорбном одиночестве вкушал компот.

– Позволите? – Юлий змеей вполз на стул напротив Манулевича и уставился на стакан в его руке.

Рука Манулевича задрожала, и артельщик устремил на Юлия мученический взгляд.

– Что вам нужно? – спросил Манулевич.

– Я из УГРО, – сообщил Юлий тихо, – но кричать об этом мы не будем.

Манулевич отмолчался.

Юлий спросил:

– Хорошо здесь кормят?

– Сравнивать не с чем, – буркнул Манулевич.

– Да бросьте! – развязно воскликнул Юлий. – Разве вы домашней еды не пробовали?

– Нет, – сказал Манулевич.

– А в детстве? – наседал Юлий.

– У меня не было детства, – сказал Манулевич. – Меня многие как видят, так сразу думают, будто у меня была толстая еврейская мама, ну так это совершенно не так. Ни мамы, ни детства. Я то, что называлось раньше голодранец. Поэтому и работу в артели получил.

– Непростая биография, – согласился Юлий.

– Вам-то что надо?

– Желаете допрос в участке? – поинтересовался Юлий.

Манулевич сказал:

– Человек кушал обед, доедал компот, но надо было прийти и даже здесь мучить. Очень умно.

– Не пытайтесь пробудить во мне совесть, Михаил Осипович, – сказал Юлий. – Меня, кстати, зовут Юлий, по фамилии Служка.

– Не скажу, что мне очень приятно, – буркнул Манулевич. – Однако задавайте ваш вопрос.

– Ладно… Расскажите еще раз, как вас ограбили.

– Очень мне интересно это в десятый раз рассказывать, – съязвил Манулевич.

Юлий счел этот тон признаком пробуждения в собеседнике некоторой живости и мысленно поздравил себя.

– Я-то ведь не слышал, – заметил Юлий. – Мне бы из первых уст, так сказать, а не в пересказе товарища Дзюбы.