Фартовый человек

Молодуха подумала и сказала, что видала и что человек убежал туда.

– Только ты его, дядечка, не догонишь, – прибавила она уже в спину Дзюбе, после чего продолжила путь.

Ленька лопатками ощущал приближение погони. Парень в кожаном ему сильно не нравился. В его повадке не ощущалось никакой злобы, одна только уверенность в собственной правоте, а такая уверенность, как по себе знал Ленька, делает человека почти непобедимым.

Нужно было сбить преследователей, запутать их. Пора прекратить убегать.

Ленька выскочил на Лиговку, оттуда, петлями, добежал до Обводного – и увидел фабричный клуб, где помещалась студия революционного молодежного театра.

Глава девятнадцатая

Бореев смотрел из-за края занавеса на переполненный зал и кривил губы, как Мефистофель.

– Волнуешься? – спросил Алеша. Он был уже в полном облачении лесного стрелка. Лук висел у Алеши через плечо, привычно, как винтовка.

Бореев, не оборачиваясь, досадливо дернул плечом.

– Все эти традиционные так называемые театральные истерики – очередная буржуазная глупость, которую мы должны отринуть к чертовой матери, – ответил Бореев. – Впрочем, тебе и еще двум хорошим товарищам я могу признаться прямо, что да, волнуюсь. Сам себя подверг пережитку, как постыдная институтка! Девочкам только этого ни в коем случае не передавай, – прибавил он. – Я через пару лет себя и в этом деле одолею, и тогда уж – никаких волнений, ни одного колебания души. Один лишь холодный ум, делающий новое искусство.

Алексей посмотрел в зал.

– Хорошие какие, – тихо проговорил он. – Я тоже волнуюсь, аж поджилки трясутся, а как на них посмотрю – сразу успокаиваюсь. У них такие лица…

– Какие еще лица? – пробурчал Бореев. – Обычная публика, зрители. Поглазеть пришли. А завтра повалят толпой на уродов в цирке глазеть. Или, того лучше, бородатую женщину, заспиртованную в банке. Больно много они понимают в искусстве.

– Они начнут понимать, – возразил Алексей.

– Это надо пуд соли съесть и иголками закусить, – сказал Бореев.

Он безнадежно махнул рукой и ушел. Алеша постоял еще немного один и тоже ушел. Он почему-то не верил, что Бореев говорил с ним искренне.

Ольга с другими девушками переоделась для спектакля в костюм селянки, отчасти напоминающий тунику времен античной Греции. На таком «отвлеченно-селянском» одеянии настояла упрямая и хитрая Татьяна Германовна, желая облагородить зрелище и придать ему фантастичности. Бореев утомился с нею спорить, только сказал, что она «развела в социально-романтической пьесе какой-то кордебалет», и обозвал девиц «сильфидами».

Ольга сразу же насторожилась насчет «сильфид». Уж она-то хорошо помнила свой приезд в Петроград и некоторый позор, который тогда претерпела. Из той истории Ольга извлекла серьезный урок.

Своим беспокойством она сумела заразить и остальных. Девушки отрядили делегацию к Татьяне Германовне. Татьяна Германовна охотно разъяснила, что сильфиды – это духи воздуха из народных сказок и легенд, преимущественно у северных народов, например германцев. Только после этого Ольга успокоилась.

Отношения с Алешей установились теперь у Ольги довольно прохладные. Скорее товарищеские, чем какие-либо иные. Гордость определенно мешала Ольге сделать первый шаг к примирению, а Алеша, как казалось, слишком занят был предстоящим спектаклем и тоже не спешил объясняться.

В комнату девушек вошла Татьяна Германовна, оглядела всех.

– Готовы? Скоро начнется!

Раздались вздохи, а Настя Панченко честно призналась:

– У меня коленки сделались как тряпочки.

– Так всегда бывает, – утешила Татьяна Германовна. – Лично я убеждена в том, что товарищ Бореев тоже места себе не находит. Он, правда, грубит и хорохорится.

Послышались голоса «ну да», «как же, не находит», «в жизни не поверю».

– Я вам точно говорю, – заверила Татьяна Германовна. – Все артисты трепещут перед спектаклем.

– «Трепещут» – это как-то буржуазно, – нахмурилась Настя. – Мы ведь даем представление не для какой-нибудь растленной публики, а для своих же товарищей, таких как мы, которые строят новую жизнь.

– Законов театра никто не отменял, – торжественно провозгласила Татьяна Германовна. – И ничто, даже социальная Революция, не в силах изменить их.

Ольга вдруг почувствовала, что задыхается. Татьяна Германовна повернулась к ней прежде, чем Ольга успела что-либо сказать:

– Ольгина, на тебе лица нет. Ступай, приложи ко лбу холодный лед.

– Как будто бывает теплый лед! – засмеялась Настя, а вслед за ней и остальные.

Ольга вышла в коридор, перевела дыхание. Здесь было темно, голоса доносились издалека. Они словно не имели никакого отношения ни к Ольге, ни к ее участию в спектакле. Шумят себе и шумят. Как машины в цеху.

В самом деле, стоит взять «холодный лед» и немножко прийти в себя. Вот ведь странно – так переволноваться из-за постановки, где у нее даже не главная роль! Ольга сделала несколько шагов по коридору, и вдруг ее как будто обдало чьим-то дыханием.

Она остановилась.

– Тут есть кто?