Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

В реальной жизни Скорцени после войны наряду с тысячами других нацистов и фашистов был взят на службу американской разведкой. По иронии судьбы часть этих людей, и среди них Скорцени, позже стали работать с ультраправыми организациями, питавшими особую ненависть к правительству США. Эти неофашистские группы, в свою очередь, стали симптомом более широкого заболевания — авторитаризма. Об этом ещё в середине ХХ века предупреждал Теодор Адорно, и правоту его слов подтверждает ситуация, свидетелями которой мы являемся в конце 1990‑х годов. Адорно считал: «Нынешнее существование национал–социализма в рамках демократии представляет большую опасность, чем существование фашистских тенденций, противостоящих демократии». Его исследования показали наличие потенциала для развития фашизма в самой культуре общества массового потребления, порождающей слабых личностей, сильно зависящих от своих потребностей. В результате ими легко манипулируют как рекламные агентства, так и политические демагоги. Рассматриваемый в подобной перспективе, фашизм сохраняет потенциал для своего продвижения во всех развитых промышленных обществах, включая и Германию после «холодной войны»[866].

В то же время, через 50 лет после окончания Второй мировой войны, риск возникновения в Германии ещё одной фашистской диктатуры представлялся весьма отдалённым. Многие лидеры неонацистского движения находились за решёткой, а само движение, как казалось, слабело. Канцлер Коль смог обезвредить ультраправых соперников, взяв на вооружение многие элементы их программы. Однако точно рассчитанная попытка остаться у власти, успешная в краткосрочной перспективе, породила проблемы, которые в будущем способны привести к возникновению ещё более изощрённого варианта национализма.

Ограничение иммиграции не ослабило глубоко укоренившуюся в германском обществе ксенофобию, служившую источником насилия на расовой почве. Не прекратились нападения скинхедов, а немецкая полиция все так же жестоко избивала тех, кто приехал в страну в поисках убежища. Ксенофобия не убывала, она была словно поселившаяся в сердце привычка, словно вкус на языке. Дуглас Джонс, один из высокопоставленных сотрудников американского посольства в Берлине, так говорил об этом явлении незадолго до своей отставки в июне 1994 года: «Я не знаю ни одного иностранца, включая и меня, у которого по крайней мере хотя бы раз не сложилось бы впечатления — в результате какого–нибудь происшествия или замечания со стороны немца, — что ему не рады в этой стране, он чужак, что его “инаковость” вызывает неприятное внимание»[867].

Тот, кто не вполне понимает, кто он на самом деле, часто определяет себя от противного. Первопричина ксенофобии немцев и других европейцев в большей степени была связана с их внутренним смущением и неуверенностью, чем с присутствием среди них иностранцев. Уменьшение числа политических беженцев не могло разрешить немецкого кризиса идентичности, выражавшегося как в ненависти к другим, так и в подчёркивании собственной исключительности. (Проведённый после окончания «холодной войны» опрос общественного мнения показал, что большинство немцев воспринимают себя «чище и умнее» представителей других национальностей.)

В то время как беспокойные 1990‑е годы в Германии заметно отличались от 1930‑х, в стране сохранялось ощущение, что что–то идёт не так. «Я замечаю в нашей стране тоску по авторитарным решениям, — заметил психолог Хорст–Эберхард Рихтер (Horst–Eberhard Richter). — Многие люди считают, что сложные проблемы могут быть решены только авторитарными методами, словно открытое общество не способно справиться с капитализмом, и что эффективными могут быть только твёрдая рука и стальная метла»[868].

Озабоченная стагнирующей экономикой, исчезающими рабочими местами, напряжёнными отношениями между жителями востока и запада, взрывоопасной этнической политикой, а также неудовлетворённым стремлением к «нормальной» идентичности, Германия, чтобы пробудить веру в себя, нуждалась во внутреннем враге. Вместо того чтобы рассказать правду об иммиграции, немецкие политические руководители предпочитали играть в прятки с реальностью. В Германии (в основном на западе) проживало семь миллионов иностранцев, что составляло приблизительно 9% от общего населения страны. В то же время высокопоставленные руководители продолжали настаивать, что их страна не должна стать «страной иммигрантов» — чем она, по существу, уже являлась. Не обладая гражданским мужеством честно говорить о проблемах Германии и пытаясь отвлечь внимание от своих собственных политических неудач, влиятельные политики продолжали ворошить ксенофобские страхи и ненависть.