Фашизм. Тоталитарное государство

Высшее проявление, действенности иезуитского мышления— намеки, аллюзии, аналогии с историческими событиями. Так, Вернер Бергенгруэн в 1935 году пишет роман «Великий тиран и суд», который представляет собой «скрытое обвинение режима Гитлера» (151—234). Аналогичным образом поступает в годы войны католический поэт Рейнгольд Шнейдер. В своем произведении «Религия и сила» он проводит ряд исторических аналогий и косвенно указывает на то, что построенное на насилии государство Гитлера «антибожественно».

В статье «Пять трудностей для того, кто пишет правду» (1934 год), резюмируя принципы сознательного литературного творчества в условиях фашизма, Б. Брехт не преминул обратить внимание на принцип хитрости. «Каждый, кто в наше время решил бороться против лжи и невежества и писать правду, должен преодолеть по крайней мере пять трудностей. Он должен обладать мужеством, чтобы писать правду, которую везде душат, умом, — чтобы обнаружить правду, которую везде пытаются скрыть, умением превращать правду в боевое оружие, способностью правильно подбирать людей, которые смогут применить это оружие, и, наконец, хитростью — чтобы распространять правду среди людей. Эти трудности особенно велики для тех, кто пишет под властью фашизма, но они ощутимы и для тех, кого изгнали из родной страны, и для добровольно покинувших ее, и даже для тех, кто пишет в странах с буржуазными свободами» (11—27).

Брехт ссылается на историю, изобилующую примерами хитрости в условиях, когда правду нельзя сказать прямо. «Испокон веков люди прибегали к хитрости, распространяя правду там, где ее запрещают и скрывают. Конфуций фальсифицировал для этой цели официальный патриотический календарь, изменив в описании исторических событий только определенные слова: там, где говорилось, что «властитель Кун приказал наказать смертью философа Вана за высказанные им мысли», Конфуций вместо «наказать смертью» написал «убить». Там же, где говорилось, что некий тиран был убит заговорщиками, он писал вместо «убит» — «наказан смертью». Так Конфуций прокладывал путь новому пониманию истории» (11—36).

Дальше Брехт приводит характерные приемы иезуитского письма: «Там, где царит гнет, слову «подчинение» следует отдавать предпочтение перед словом «дисциплина». Дисциплина возможна и без начальника, и потому она — более благородное понятие, чем «подчинение». Также лучше писать не «честь», а «человеческое достоинство». При таком употреблении понятий каждый отдельно взятый человек не исчезает просто так из поля зрения. Ведь всякий сброд присваивает себе право защищать честь народа...

...Англичанин Томас Мор описывает в своей «Утопии» страну, в которой господствует справедливость. Эта страна совсем не похожа на Англию того времени, и все же у них было много общих черт, кроме справедливого порядка.

...Многое из того, что касается Германии, но о чем в Германии запрещено говорить, можно сказать, говоря об Австрии. Существует немало приемов, с помощью которых можно усыпить бдительность «государства-цербера» (11—36 и 37).

Преимущество такого приема в том, что критикующий может спастись. Его только подозревают, но доказать его вину нельзя, так как он возразит, что не имел в виду ничего подобного. Большие недостатки иезуитской критики — это, во-первых то, что она не всегда понятна (обычно только узкий круг интеллигенции догадывается, о чем идет речь), и, во-вторых, затронутые проблемы не становятся общественным достоянием. Они не поставлены в адекватной форме как требующие разрешения, как программа действий. Кроме того, пишущий постоянно чувствует рядом присутствие фашистской цензуры, которая со временем превращается в нечто гораздо более страшное — в самоцензуру, сковывающую творческие силы художника. Вот как большой португальский писатель Феррейра ди Каштру описывает эту парадоксальную ситуацию:

«Каждый из нас, начиная писать, сажает рядом с собой за рабочий стол воображаемого цензора. И его невидимое, бесплотное присутствие лишает литератора всякой самостоятельности, всякого вдохновения, вынуждает маскировать свои мысли, а иногда и просто отказываться от них. Нас всегда мучит вопрос: «А пропустят ли это?» (53—34).