Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

На этот раз я в поле с Романом Игневым - новым молодым сотрудником запо­ведника. Он только что после универси­тета, мечтает заниматься млекопитающими; буквально пашет как танк, приобщаясь к природе Копетдага.

Выезжали сегодня на Чандыр, как всегда в Туркмении: договорились с Рахманом на семь утра - выехали в десять. И то хлеб. Уж пора привыкнуть, но никак не могу; взял Рахмана за жабры:

- Во сколько мы договорились встречаться?

— В сэмь.

- А ты во сколько встал?

- В восэмь. - Он смотрит на меня с обезоруживающим чистосердечным просто­душием.

- Ну, ладно, встал в восемь, а почему приехал в десять?!

- А бэнзын?

- Что бензин?! Ты вчера заправиться не мог?

- Но ведь мы же сыгодня едэм, а не вчыра… - Видя, что все у меня внутри ки­пит, он решает меня успокоить, заодно подведя итог несерьезному, на его взгляд, разговору: - Да не волнуйся ты, Сыргэй, доедем куда нада!

Мне становится смешно, потому что сердиться на Рахмана всерьез я не могу: у него тринадцать дочерей, а он с преж­ним упорством хочет сына. У меня (как ты зна­ешь) есть (от тебя) сын (Вася), поэтому Рахман безоговорочно и с нескрывае­мой за­вистью признает во мне старшего.

Когда мы впервые встретились несколько лет назад, меня поразило, что у такого молодого мужика, почти парня, было трое детей. Через пару сезонов их было уже шестеро. Дивясь такому делу, я спросил его тогда, мол, какие перспективы? Он отве­тил: «Пака не будэт сына!» Так я год за годом и езжу в Кара–Калу, вновь и вновь встречая там неунывающего Рах­мана, ошарашивающего меня своими достижениями на поприще демографии…

Всю дорогу я скакал из кабины (в которой ехал «как начальник») в кузов («как джентльмен»), когда нам по дороге голо­совали молодые женщины–туркменки с детьми или почтенные ханумки с монистами, национальными бляхами на груди, под­биравшие многочисленные подолы, вскарабкиваясь на высокую ступеньку кабины.

На Чандыре заехали показаться погранцам на заставу, недалеко от которой как раз и расположена заветная для меня Казан–Гау. Командир, молодой капитан, встре­тил нас очень доброжелательно, просмотрел документы; на мой прощаль­ный вопрос - можно ли ткнуться к ним в случае чего, ответил, что - «Не положено, конечно, но какие разговоры…» - так что на всякий пожарный прикрытие есть.

Доехали до места, где стояли с Переваловым и Котом в прошлом году; воды в Чан­дыре полно (а следы спавшей воды - вдвое выше): дожди идут не переставая по всей округе, все дивятся этой необычно мокрой весне.

Сгрузились, отлили бензина для своей кухни (паяльной лампы) в надтреснутую трехлитровую банку; распрощались с Рахманом. Сняли штаны, надели рюкзаки и по­лезли вброд через Чандыр. В три часа свалили все барахло у того гнезда, которое в прошлом году было здесь новым, а сейчас совсем старое, неподновленное, располз­лось от дождей.

Сели поесть; попили гражданской еще (привезенной с собой) водички из моей фляжки. В последующем предстоит пить бурлящий в Чандыре «кофе с молоком». Слава Богу, жары нет; градусов двадцать восемь.

Роман отправился к Чандыру посмотреть следы на глине, за водой и расспросить про местных зверей сторожа, у которо­го навес на ячменном поле; я остался смот­реть на небо и на свою гору. И что же ты думаешь? В 16–02 они прилетели!

Опять пара, подлетели, показались, но ничего особо обнадеживающего не проде­монстрировали. Гнезда нет, явного гнездового поведения тоже не видно. Просто ле­тают себе и летают. Видел их до вечера четыре раза. И так же, как и в про­шлом году, дважды набирали над горой высоту в полкилометра и планировали оттуда в Иран…

Пока я их высиживал, Роман вернулся, причем не с чандырской стороны, а по уще­лью, и с ним сторож–туркмен на лоша­ди. Он и рассказал, что с противоположной стороны Казан–Гау есть родник. Постоянный! От наших сваленных в кучу ве­щей до него оказалось всего ничего, правда, по очень крутым склонам. Перспектива про­зрачного питья явилась таким сти­мулом, что мы подхватили свои рюкзаки и поскака­ли туда, как архары. Окупилось сполна. Вечером великолепно: сложили из кусков плоского сланца очаг, приспособили паяльную лампу.

Сейчас у меня не вызывает ни малейшего сомнения, что волшебная лампа Алад­дина была паяльной лампой. Ревет как реактивный двигатель; трехлитровый чайник закипает по часам за семь минут. Заварили зеленого чая; едим кильку в то­матном со­усе, которую я никогда в жизни нигде не покупал (а она очень даже ничего) и свиной «ланчен–мит».

Вечер облачный, легли утеплившись, так я уже в час вылез изо всего и дальше спал просто на спальнике. В два часа полнеба разъяснило, вылезла полная лунища (причем с гало) - все видно вокруг.

Все, ложусь; завтра допишу».

«17 мая…. Встали еще в темноте, но видно, что пасмурно. Убоявшись возможного дождя (это в мае-то! Здесь?! Дожили…), поставили палатку. Натянули ее, как на ко­лья, на трубчатые стебли ферулы - это огромные однолетние рас­тения (трава, про­ще говоря), которые цветут сейчас повсеместно двухметровыми желтыми свечками.