Фата-Моргана 2

На таких стеблях человек мог переплыть море. Но таких растений не было в его стране, хотя в Гейстхолле и имелась рукоятка ножа, сделанная из какого-то крепкого коричневого материала, по словам знающих людей, из какого-то растения, выросшего в другой земле и именуемого лесом. Но на рукоятке моря не переплывешь. Смазанные салом шкуры тоже могут плыть, но дубильщики не работали уже многие недели, и не было ни одной шкуры для продажи. Он не мог рассчитывать ни на кого. В то ветреное утро он принес свою тачку и лоток для кирпичей на берег и положил их в тихую воду лагуны. Они тоже могли плыть по воде, но едва он положил на них руку, они накренились, наполнились водой' и затонули. "Они слишком легкие",решил он. Он вернулся назад к утесу и, пройдя через улицы, нагрузил тачку теперь уже бесполезными хорошо сделанными кирпичами и покатил тяжелый груз вниз, к морю. Поскольку в городе за последние годы было рождено очень мало детей, никто не полюбопытствовал, чем он занят, хотя пара хмельных после вчерашних погромов Бешеных и проводила его взглядом. Весь день он возил к морю кирпичи и известь, так же прошел и следующий день. Он не видел больше тот сон, но начал класть кирпичи на сверкающем мартовском пляже, благо песок и вода для цемента были под рукой. Он соорудил небольшой купол из кирпичей, овальный, с острыми краями, как у рыбы, все кирпичи лежали один к одному. Если бочка, наполненная воздухом, может плавать, почему бы не приспособить это сооружение? К тому же оно достаточно крепкое. Но когда весь купол был покрыт известкой, и Лиф развернул его и толкнул к линии прибоя, оно только глубже и глубже зарывалось в мокрый песок, словно'моллюск или песчаная блоха. Волны наполнили его, и после того, как Лиф вычерпал воду, наполняли снова и снова, а затем зеленое крыло прибоя потащило все за собой, перевернуло купол и, швырнув назад его составные элементы, похоронило их в песке. Лиф стоял, мокрый по самую шею, и вытирал соленые брызги с глаз. На западе ничего не было видно, кроме бьющихся волн и туч. Но Острова были там. Он знал наверняка. Они лежали на западе, с их огромми травами, в десять раз превышающими человеческий рост, с их золотыми полями, колышущимися от морского ветра, с их белыми городами и горами, вершины которых покрыты снегом, а на склонах раздаются голоса пастухов.

– Я – строитель, а не мореплаватель,– решил Лиф, когда подробно обдумал предпринятую глупость. И он упрямо вышел из воды, поднялся на утес и под дождем пошел за очередной тачкой кирпичей.

Впервые за неделю освободившись от глупой мечты о плавании, он заметил, что Кожевенная улица опустела. Сыромятная была завалена мусором и безлюдна. Мастерские напоминали зевающие рты, а окна спален над ними были заколочены.

В конце переулка старый сапожник жег кучу новых ненадеванных башмаков, горевших с отвратительным запахом. Около него стоял оседланный ослик, шевеля ушами от едкого дыма.

Лиф прошел мимо и нагрузил тачку кирпичами. На этот раз он катил ее вниз, изо всех сил отклоняясь назад и натягивая лямки, чтобы тачка не потеряла равновесия на тропинке, ведущей к пляжу, из-за ветра. За ним следовала пара горожан. За ними пошли два или три жителя Нотариального переулка и еще несколько других, живших по соседству с базаром. Вот почему когда он выпрямился – его черные босые ноги стояли в теплой воде, а на лбу у него выступил холодный пот – целая толпа растянулась вдоль глубокого следа на песке. Они походили на Бешеных. Он не обратил на это внимания, хотя знал, что с вершины утеса за ним наблюдает испуганная вдова из Нотариального переулка.

Он покатил тачку в море и, когда вода дошла ему до груди, опрокинул ее, и огромная волна вынесла его на берег, возсю громыхая тачкой, полной воды.

Несколько Бешеных уже уходили вдоль линии прибоя. Один высокий парень подошел к нему и сказал с ухмылкой:

– Почему ты не бросаешь их вниз с утеса?

– Они только упадут на песок,– ответил Лиф.

– А тебе надо их утопить? Понятно. Видишь ли, кое-кто из наших решил, что ты собираешься тут что-то построить. Они хотели сделать из тебя цемент. Пусть эти кирпичи будут сырыми и холодными.

Нотариус удалился, ухмыляясь, а Лиф пошел наверх за очередной тачкой.

– Приходи ужинать, Лиф,– обеспокоенно сказала вдова, крепко прижимая ребенка, чтобы его не продуло.

– Я приду,– сказал он,– и захвачу ковригу хлеба. Я запасся двумя ковригами хлеба до того, как ушли булочники.– Он улыбнулся, но она осталась серьезной. Когда они вместе поднимались по улицам, она спросила:

– Ты топишь свои кирпичи. Лиф?

Он рассмеялся от всей души и сказал, что да.

Вид у нее был такой, будто она испытывала не тю облегчение, не то печаль. Но во время ужина в ее светлом доме она была по-прежнему тихой и спокойной. Они съели сыр и ворованный хлеб с большим аппетитом.