Фата-Моргана №6

— Это все единое целое, — сказал Осден. — Одно большое зеленое мышление. Сколько времени требуется мысли, чтобы пролететь от одного полушария твоего мозга до другого?

— Это не думает. Это — не мыслящее, — произнес Харфекс безжизненно. — Это лишь сеть процессов. Ветви, эпифиты, наросты, корни с узловатыми соединениями между отдельными образцами, они все должны обладать способностью передавать электрохимические импульсы. Таким образом, собственно говоря, не существует отдельных растений. Даже пыльца — это звено цепи, без сомнения, сорт переносимой ветром чувствительности через моря, связывающие континенты. Но это невозможно. Вся эта биосфера планеты должна быть одна сеть коммуникаций, чувствительная, иррациональная, бессмертная, изолированная…

— Изолированная, — сказал Осден. — Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы — другие. Здесь никогда не было других.

— Ты прав, — сказал Маннон почти шепотом. — Это не имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.

— Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?

— Может быть, подобной функции нет, — ответил Осден. Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извечной шутки?

Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.

— Мы должны покинуть эту планету.

— Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, — сказал Осден с оттенком патологической доброты. Это неприятно — чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я уживаюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно… Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало… в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких вторжений. Никого другого. Быть всем!

«Он никогда так прежде не говорил», — подумала Томико.

— Ты беззащитен против этого, Осден, — сказала она. — Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.

Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.

— Что мой здоровый рассудок сделал для меня? — сказал он усмехаясь. — Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.

— Мы должны убраться отсюда, — пробормотал Харфекс.

— Если я пойму это, — Осден посмотрел задумчиво, — могу я передать ему сообщение?

— Под твоим «пойму», — произнес Маннон отрывистым нервным голосом, — я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансляции эмпатической информации, которую ты получаешь от растительного организма: прекращение отражения страха и его поглощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к полному психологическому истощению, аутизму.

— Почему? — спросил Осден. — То, что посылается этим, — отражение, а мое спасение — именно в отражении. Это не обладает разумом, а я — человек.

— Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?

— Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, — сказала Томико, — и толковать ее как Любовь.

Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.

— Это бы легче сделать в лесу, — сказал Осден. — Кто из вас доставит меня туда?

— Когда?

— Сейчас. Прежде, чем вы все сломаетесь или взбеситесь.

— Я, — сказала Томико.

— Никто из нас не полетит, — сказал Харфекс.

— Я не могу, — сказал Маннон. — Я… Я слишком напуган. Я разобью машину.

— Возьми с собой Эсквану. Если я смогу справиться с заданием, он послужит в качестве медиума.

— Вы принимаете план сенсора, координатор? — спросил Харфекс официально.

— Да.

— Я не одобряю. И тем не менее я полечу с вами.

— Я думаю, мы вынуждены, Харфекс, — сказала Томико, глядя на лицо Осдена. Ужасная белая маска исчезла, оно было полно страстного желания, как лицо любовника.

Олеро и Дженни Чонг играли в карты, чтобы не думать о своих часто посещаемых из-за возрастающей сонливости кроватях, своем возрастающем страхе, привилегированные, как испуганные дети.

— Эта штука, она в лесу, из-за нее вы… станете…

— Бояться темноты? — Осден презрительно усмехнулся. — Но поглядите на Эсквану, Порлока и даже Аснанифойла. — Это может не причинить вам вреда. Это импульс, проходящий через синапсы, ветер, проходящий сквозь ветви. Это только сон.