Фата-Моргана 8 (Фантастические рассказы и повести)

Я медленно приходил в себя после того жуткого полета через мрачное пространство. Процесс этот был бесконечно болезненным, окрашенным фантасмагорическими и невероятными сновидениями, в которых мое состояние — я был связан и с кляпом во рту — нашло необычное воплощение. Природа этих сновидений была для меня совершенно недвусмысленной, пока я переживал их; потом стала смутным пятном в моих воспоминаниях, а вскоре и вовсе приобрела только общие очертания в связи с ужасными событиями — истинными или воображаемыми — которые затем последовали. Мне пригрезилось, будто меня охватила громадная, жуткая лапа: желтая, волосатая, с пятью когтями. Она выросла откуда-то из-под земли, чтобы поймать и поглотить меня. Когда я приходил в себя и хотел воспроизвести изображение этой лапы, мне казалось, что это сам Египет. Во сне я оглядывался на события предшествующих недель. Я видел, как мало-помалу, тонко и коварно меня искушает и опутывает своими сетями вампир-дух из древненильских заклинаний — некий дух, который существовал в Египте до появления человечества и будет существовать, когда человечества не станет.

Мне виделся ужасный и отвратительный древний мир Египта и его вызывающая суеверный страх связь с гробницами и храмами мертвых. Мне виделись призрачные процессии жрецов с головами быков, собак, кошек и козерогов; призрачные процессии, тянувшиеся нескончаемым потоком по подземным лабиринтам и дорогам вдоль колоссальных профилей, рядом с которыми человек выглядел мухой. Они предлагали богам, которых невозможно описать, жертвы, которые язык страшится назвать. Каменные колоссы шли всю ночь и гнали стада ухмыляющихся сфинксов вниз, к берегам бесконечно тянущихся стоячих смоляных рек. А позади всего этого я видел невыразимую злобность первобытной некромантии, черной и амфорной, алчно жаждущей меня во тьме, чтобы подавить мой дух, осмелившийся насмехаться над ней, осмелившийся вступить с ней в состязание. В моем, еще находящемся в полузабытьи, сознании приобрела свои черты некая мания зловещей ненависти и преследования. Передо мной предстала черная душа Египта, избравшая и зовущая меня невнятным шепотом; манящая и соблазняющая, увлекающая ярким блеском и чарами сарацинской внешности, и одновременно толкающая вниз, в подземное кладбище, к ужасам мертвых и тайне фараонского сердца.

Потом лица в сновидениях стали напоминать человеческие, и я увидел своего проводника Абдула Раиса в одеянии фараона с полуулыбкой Сфинкса на лице. И я знал, что это лицо было лицом Хефрена Великого, с высеченным на нем Сфинксом, весьма напоминающим его самого. Хефрена, который построил главный храм с несметным количеством коридоров, проложенных, по мнению археологов, в загадочном песке и неизвестном камне. И я взирал на длинную худую и негнущуюся руку Хефрена; длинную, худую и негнущуюся руку, какую видел у диоритовой статуи в Каирском музее — статуи, которую нашли в главном храме — и удивился, что не закричал, когда увидел, что это Абдул Райс… Та рука? Она была отвратительно холодной и стискивала меня; то был холод и теснота саркофага… это сжимал меня как в тисках, до спазм, сам Египет, который не мог оставаться в памяти… Это был черный, как беззвездная ночь, Египет-некрополь… та желтая лапа… и такая жуткая молва о Хефрене…

Но тут я начал просыпаться — или по крайней мере переходить в иное состояние, так сказать, менее сонное, чем было до этого. Я вспомнил кулачный бой на вершине пирамиды, коварных бедуинов и их нападение на меня, мой жуткий спуск на веревке в бесконечные каменные глубины с головокружительным раскачиванием веревки и погружением в прохладную пустоту опьяняющей гнилости. Я почувствовал, что лежу на сыром каменном полу и веревки врезались в меня с такой силой, которую никак нельзя было ослабить. Было очень больно, и мне показалось, что я ощутил, как слабый поток воздуха овевает меня. Многочисленные порезы и ссадины, которые я получил во время падения в колодец, невыносимо ныли. Это ощущение усиливалось до жалящей, жгучей остроты, и любого, самого осторожного движения было достаточно, что все мое тело начало пульсировать от острой и мучительной боли.

Когда я повернулся, то почувствовал, как дернулась натянутая веревка, на которой меня спустили сюда, и пришел к выводу, что она все еще достигала поверхности. Держали ее до сих пор арабы или нет, я не имел ни малейшего понятия; я также не мог сказать, на какой глубине нахожусь. Но я знал, что меня окружает ночная темнота, так как ни один лучик лунного света не проникал сквозь мою повязку на глазах. И все же я не настолько доверял своим чувствам, чтобы принять в качестве доказательства то, что находился здесь бесконечно долго.