Фата-Моргана 8 (Фантастические рассказы и повести)

— Ну что ж, — сказал старший, — хорошо, но мы сделаем лучше. Скажем, — четыреста пятьдесят. Это всегда впечатляет, когда погибает больше людей, чем мы предсказали.

— Конечно, — сказал Дэвид.

В тот вечер прогноз был на первых страницах всех газет. По пути домой Дэвид слышал, как сидящий перед ним мужчина повернулся к своему соседу и сказал:

— Что бы я действительно хотел знать, это как они угадывают?

Дэвид поднялся и отошел в противоположную часть вагона. И пока не сошел с поезда, он все стоял там, слушая стук колес, и думал о следующем празднике — Дне Труда.[3]

_{Перевод с англ. Н. Савиных}

ПЛЯСКА МЕРТВЕЦОВ

А я лечу вперед
С девчонкой Рота-Мотой!
Сам черт нас не возьмет,
На скользких поворотах!
Куда бы нам забраться,
Залечь и потолкаться!

(по/толкать/ся, — гл., жарг., — обозначает любую случайную половую связь, в данном значении стало употребляться во время III Мировой войны.)

Два пучка света, выпускаемые автомобильными фарами, быстро ложились на шоссе. Следом за ними несся «Ротор-Моторс» амфибия, модель «С», 1987 года выпуска. Яркие желтые струи рвались вперед и стремились удрать от 12-цилиндрового тяжело дышащего преследователя. Застывшая кромешная темень с бешеной скоростью исчезала под колесами. Дорога мелькала все быстрей. «Сент-Луис, 10 км».

— А ты летишь со МНОЙ, — пели они, — мы Рота-Мота дети! С глазами за СПИНОЙ, — пение усиливалось, — и с мыслями в кювете!

Певцов было четверо:

Лен, 23 года,

Бад, 24 года,

Барбара, 20,

Пегги, 18.

Лен с Барбарой, Бад с Пегги.

Бад вел машину. Она с визгом вписывалась в крутые виражи, громко ревела на мрачных горных подъемах, как пуля проносилась по затихшим равнинам. Одна лишь Пегги пела не надрываясь, у остальных слова вылетали из готовых разорваться легких, смешиваясь и соревнуясь с ветром, бившим в их лица и хлеставшим по ним спутавшимися волосами:

К бесу тихие прогулки
При светящем месяце!
На стомильных скоростях
Мне про иное грезится!

Стрелка подрагивала на 130. Еще две пятимильные отметки и конец шкалы. Внезапно автомобиль куда-то нырнул. Вся компания подскочила, и ночь тут же подхватила и унесла с собой дикий хохот трех молодых глоток. Еще вираж. Еше подъем, затем спуск. Молниеносный скачок через долину — корпус цвета полированного черного дерева едва касался земли.

Водно — роторно — моторный —
И удобный и просторный.
Хоть по суше, хоть по морю
Как ни в чем я рот-моторю!

Голос на заднем сиденьи:

— Уколись, Барбарись!

— Спасибо, я уже. Сразу после ужина. — Иголка с приделанной к ней капельницей для глаз перешла обратно.

Голос на переднем сиденьи:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что это твой первый залет в Сент-Лу?

— Ну да, ведь в сентябре начались занятия.

— Брось об этом, ты же своя чувиха.

Заднее сиденье, обращаясь к переднему:

— Эй, чувиха, ты что, не хочешь вкусно взлететь?

Иголка перешла вперед, светло-янтарное содержимое капельницы заманчиво переливалось.

— Давай, будет здорово!

(взлететь, — гл., жарг., — обозначает переход в состояние эйфории, следующее за приемом наркотика. В данном значении стало употребляться во время III Мировой войны.)

Пегги попыталась улыбнуться, но губы не двигались. Пальцы чуть-чуть дрожали.

— Нет, спасибо, я не…

— Давай, не дрейфь. — Лен навалился на сиденье всем телом, светлые брови выделялись под растрепавшейся черной шевелюрой. Он держал иглу прямо перед лицом Пегги. — Будет здорово, вот увидишь. Взлетишь и все забудешь!

— И все-таки я бы не хотела, если, конечно, ты…

— Ну и девица попалась! — взорвался Лен и с силой прижался бедром к ждущему этого бедру Барбары.

Пегги тряхнула головой, и ее золотистые кудри упали на лицо, полностью скрыв глаза и щеки. Где-то там внутри, под желтой тканью платья, под белым нижним бельем, под молодой грудью тяжело стучало сердце. Будь внимательна и осторожна, детка. Это все, чего мы просим. И помни, кроме тебя у нас на этом свете никого нет. Слова матери звенели в ушах. Вид иглы заставил ее отпрянуть поглубже в кресло.

— Ну ты даешь, чувиха!

Машина застонала, входя в очередной поворот, и центробежная сила сдвинула Пегги прямо на худые колени Бада. Рука его моментально спустилась, и пальцы сдавили упругое тело. Под желтой тканью платья, под тонким чулком дрожь пробежала по коже. Губы снова не повиновались, вместо улыбки получилась жалкая гримаса.

— Я клянусь, это черт знает как здорово!