Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)

"Я не виновата!" — хотелось закричать Марье, но горло перехватило судорогой, и только тихий всхлип сорвался с истерзанных зацелованных губ. Опомнившись, она рванулась из рук Урусова и выбежала из беседки на мостик. Платье так и осталось не застёгнутым, но она более ни минуты не могла находиться среди мужчин, сыгравших с ней столь жестокую шутку. Она поняла, что всё это был намеренный обман, но сделать, что либо, было уже невозможно. Закрыв лицо руками, девушка разрыдалась и именно в эту минуту вокруг пруда взорвались ярким пламенем и закрутились, разбрызгивая искры, колёса шутих. Вокруг сделалось светло, как днём. Марья с ужасом отняла руки от лица, глядя на толпу, что высыпала из бального зала на террасу полюбоваться фейерверком.

Она заметалась по мосту, как загнанный собаками на охоте заяц, а потом остановилась, быстро перекрестилась и перегнулась через перила мостка.

— Маша! Чёрт возьми, Маша! — скидывая с плеч фрак, поспешил к ней Урусов.

Илья Сергеевич ухватил её за платье и втащил обратно на мост. Развернувшись в его объятьях, Марья взмахнула рукой, оставлял на смуглой щеке князя отпечаток ладони.

— Господи! Как же я вас ненавижу! — стуча зубами, процедила она.

Урусов выпустил её из рук, позволяя уйти. У Марьи Филипповны звенело в ушах, перед глазами колыхали изумлённые лица гостей, всплыло бледное перепуганное лицо матери.

— Машенька, что же ты наделала? — стала тянуть её за руку Елена Андреевна.

— Ах, оставьте меня! Оставьте, — вырвалась Марья и зашагала к заднему двору, желая скрыться от любопытствующих глаз.

По пути ей встретилась Наталья. Лицо княжны было бледным и опухшим от обильных слёз, но притом полная злорадства улыбка кривила её губы. "Как же вы все мне надоели!" — остановилась Марья, глядя на княжну отсутствующим взглядом.

— Велите коляску подать, — прошептала она. — Ради Христа, пусть подадут коляску!

Наталья кивнула и поискала глазами прислугу. Передав распоряжение, она хотела что-то ещё сказать своей поверженной сопернице, но Марья посмотрела на неё таким взглядом, что mademoiselle Урусова не решилась продолжить.

— Он убьёт Мишу, — прошептала mademoiselle Ракитина помертвевшими губами. — Я виновата, но вы тоже виноваты. Все мы виноваты, — отшатнулась она от княжны.

Прислушиваясь к бессвязным словам Марьи Филипповны, Наталья побледнела. В голове вдруг всплыло пророчество старой ведьмы: "Твоим будет, но недолго", — шептала ей когда-то старуха.

Проводив глазами Марью и madame Ракитину, что, причитая, забралась в коляску вслед за дочерью, Наталья опрометью бросилась к пруду. Навстречу ей с моста сошёл Карташевский, лицо его было грустным и задумчивым. Пропустив его, княжна устремилась в беседку, где нашла Соколинского. Мишель сидел на оттоманке, закрыв лицо ладонями.

Мне надобно найти Левицкого, — опустил он руки, глядя на Наталью и не узнавая её. — Вы не видели корнета? — поднялся он со своего места.

— Миша, — шагнула к нему княжна, — что за вздор мне говорила Марья Филипповна? Кто грозился убить тебя?

— Никто, — отодвинул её в сторону Соколинский и, не оборачиваясь, вышел разыскивать Левицкого.

Левицкого он нашёл среди других офицеров, среди которых уже распространилась весть о грядущей дуэли. Почти все смотрели на Соколинского с какой-то затаённой жалостью во взгляде, словно заранее хоронили его. Стараясь не поддаться панике и не обращать внимания на эти тревожащие душу взгляды, Мишель отвёл в сторону Левицкого и прямо просил его быть секундантом в дуэли между ним и Карташеским. Корнет ответил согласием, и взглянул на Дольчина, которого просил быть секундантом Павел Николаевич.

Праздник оказался окончательно испорчен столь скандальным происшествием. Гости стали собираться по домам, а те, кто приехал издалека, отправились по своим комнатам да во флигель, где тоже были приготовлены покои.

Соколинский собирался уехать к себе, но его остановил Илья Сергеевич. Урусов предложил пройти на его половину и поговорить. Мишель равнодушно пожал плечами и отправился вместе с князем к нему в кабинет. Он столько раз бывал в этой комнате, но нынче у него было ощущение, что он впервые видит эту тяжёлую основательную мебель, строгое убранство, бархатные портьеры, массивный канделябр на столе.

— Сядь! — отрывисто приказал Урусов, жестом указав на вольтеровское кресло с высокой спинкой. — Ты должен принести извинения Карташевскому! В конце концов, он не виноват в том, что Марья Филипповна — столь легкомысленная и доступная особа. Она едва не отдалась тебе на берегу реки, будучи знакомой с тобой не более двух дней… — князь перевёл дух, собираясь продолжить, но Соколинский перебил его.

— Ты видимо тоже имел счастье пользоваться её доступностью? — перешёл на "ты" Мишель.

— Нет! — отрезал Урусов. — Мне она неинтересна, — солгал он.

— Странно, — ухмыльнулся Соколинский. — Твоя сестра говорила о том, что ты совсем потерял голову от неё.