Фатальное колесо

Я уже говорил, что моя мама обожает наказывать с фантазией? Спорная, между прочим, методология в плане последствий для детской психики. Пару лет назад за раскраску гуашью двухлетнего Василия меня раздели догола и выставили на лестничную клетку. Под предлогом недопустимости издевательств над беззащитным существом. «Понравится тебе быть беспомощным? Попробуй! Может, поймешь». Вот я орал тогда! Соседи сбежались.

А в прошлом году, когда я поджег деревянный забор у одного частника, мать не ругалась. Молча привела меня домой, усадила перед собой, зажгла спичку и погасила ее о мою голую ляжку. У меня тогда уши заложило от собственного крика. «Понял теперь, что с огнем шутки плохи?»

Понять-то я ее понял, но, если быть до конца честным, все эти экзерсисы любви к матери не добавляли. Тем более что подобные наказания в отношении младшего брата почему-то не практиковались. Экспериментировали исключительно на мне. Василия берегли для более высоких свершений.

Вот, кстати, и он. Заглядывает в комнату, где я стою. Сейчас побежит стучать, что я отвернулся от стенки. Контроль за исполнением наказаний. Наивный. Сам же и огребет за ябедничество. Матери и так не по себе от моей покладистости. Раньше я орал бы, брыкался, психовал, но в угол не стал бы ни за что. А сейчас – молча развернулся и пошел нести свой крест.

Надо было подумать…

Что получается? Цепочка вырисовывалась очевидная. Инспекторша – Румын – Чистый – Данила. Причем Румын тут – явный курьер, «челнок», как проговорился старый зэк. Ну да, судя по перстням, в контакт с органами ему входить западло. Итак, по наводке инспекторши, скорей всего, именно дед и зачищает Данилу. Мотивы мне неизвестны. Вероятно, это как-то связано с утерей схрона, в котором наверняка были очень интересные вещи. Подобные найденной кассете. Мало информации для анализа…

Теперь – я. Чем-то я кому-то очень сильно помешал. Или встревожил. В опорном пункте инспекторша видела меня в первый раз. Это бесспорно. А вечером уже дает курьеру задание на зачистку. Почему так круто? Я потрогал шишку на затылке.

А ведь я был на краю! Причем дважды. Первый раз – там, в раздевалке. А если бы не решил сегодня проследить за Румыном – завтра бы свернули шею где-нибудь в темном углу. И не пикнул бы. Интересные дела творятся тут, в моем беззаботном детстве!

В дверях появляется мать. Руки в боки, только я прекрасно вижу, что она уже остыла. Не исключено даже легкое раскаяние.

– Ты все понял?

О! Это очень важное в нашей семье слово – «понял». Я должен проникнуться, зарубить себе на носу, сделать выводы и все нужное «понять». На будущее. Во избежание рецидивов.

– Понял, – говорю искренне, – почти ВСЕ понял. Можно идти спать?

Завтра утром нештатная встреча с Сатурном. Нужно быть в форме.

– Иди.

Румын все-таки пришел.

Значит, мой побег из раздевалки бандиты не расценили как спасение собственной жизни, а списали на детскую непосредственность. А в целом – все-таки поверили. Ну, как-то так я и предполагал, планируя вместе с Ириной наши дальнейшие действия.

Внимательно оглядываю диспозицию.

По идее старого зэка здесь быть не должно – уж больно осторожен. Хотя полностью исключать эту возможность нельзя. Пока не видно.

Оживленная детвора с шумным гомоном постепенно втягивается во двор школы. Малышня сразу двигает по лестнице к входу, кто постарше – кучкуются перед крыльцом для солидности, здороваются за руку, хлопают друг друга по плечам. За углом справа мелькают клочки сигаретного дыма. Румын тоже курит, стоя у кирпичного столбика входных ворот. Там, где недавно поджидала меня пионерская банда.

«Выперся, хрен сотрешь, – зло думаю я, – конспиратор недоделанный».

Видно было, что Румыну очень не хочется лажануться и пропустить цель, поэтому, с трудом разглядев меня в толпе первоклашек, он грозит кулаком и всем видом, жестами и мимикой начинает показывать: «Ну, давай, давай! Где он?»

Я киваю и медленно шаркаю к нему, преодолевая бело-красно-сине-коричневое течение школьного планктона.

– Ну ты че, шкет! – выпячивая глаза, шипит нетерпеливый клиент. – Где он? Давай показывай, не тормози!

Я встаю слева от него боком, засовываю руки в карманы брюк и начинаю неторопливо пинать каменный бордюр.

– Слушай, Румын. А ты и вправду дурак. Стой, не дергайся! Папу надо было слушать. Чистый знает, что говорит…

– Ты… гр… чего?

Я вздыхаю и оглядываюсь на школу. Курильщики за углом уже освободили пустырь и вяло тянутся на уроки. Звонко заверещал школьный звонок, и те, кто шел, рванули с высокого старта. Пора.

– Пойдем, чудо! Покажу тебе Караваева.

И медленно направляюсь вдоль школы к излюбленному месту школьных хулиганов. Румын, оглушенный моей наглостью и трясущийся от бешенства, двигает за мной, не забыв привычно раскидывать колени на ходу. Я хмыкаю.

– Ну… ты… шкет… – У него клокотало. – Ну…

«…Заяц, погоди!» – додумываю я и подвожу черту почтенному собранию:

– Вот и пришли.

Румыну звонко засвечивают между глаз.

Любопытный удар.