Фатальные стратегии

Парадокс клонирования заключается в создании существ, идентичных их генетическим родителям (не эдипальным!), а следовательно, наделенных полом, в то время как сексуальность в этом процессе стала совершенно ненужной. Пол клона – это излишек, но это не чрезмерная избыточность Батая,[47] это просто бесполезный остаток, как рудиментарные органы или отростки у животных, назначение которых уже невозможно установить, отростки, которые кажутся аномальными и уродливыми. Пол стал наростом, эксцентричным различием, которое само уже не продуцирует смысл (наша история, так же как и история вида, отмечена грудой таких мертвых различий).

Может быть, во всем органическом единстве существует влечение к развитию благодаря чистой смежности, тенденция к линейному и клеточному однообразию? Это то, что Фрейд называл влечением к смерти, то, что является лишь недифференцированным разрастанием живого. Этот процесс не знает ни кризиса, ни катастрофы: он гипертельный, в том смысле, что не имеет другой цели, кроме роста, невзирая на границы.

В определенный момент что-то всегда просто останавливает этот процесс. В случае с ожирением этот процесс не останавливается. Теряя свои специфические черты, тело продолжает монотонное разрастание своих тканей. Утратив свою индивидуальность и половые признаки, оно является лишь бесконечным распространением – метастатическим.

В своем эссе «О концепции экстаза как метастаза» Франц фон Баадер[48] рассматривает метастаз, который он приравнивает к экстазу, как антиципацию[49] смерти, выход за пределы собственного конца в рамках самой жизни. И конечно, это есть и в ожирении, когда кажется, будто еще живое тело поглотило свой собственный труп, что создает слишком много тела, и вследствие этого оно представляется как излишек. Это проглатывание ненужного органа, это своего рода поглощение им собственного пола, и это поглощение пола порождает обсценность гипертрофированного тела.

Эта экстатическая, или, по Баадеру, метастатическая, форма – форма смерти, которая неотступно преследует живое и заставляет его проявляться как бесполезное воплощение, – вполне распространяется и на современные информационные системы, такие же метастатические в том плане, что они антиципируют мертвый смысл в сигнификации живого и, таким образом, продуцируют слишком много смысла, продуцируют смысл как излишек, как бесполезный протез. Так же и с порно: его фантомность следует из антиципации мертвого секса в живой сексуальности, из бремени всего мертвого секса (по аналогии с бременем всего мертвого труда, который лежит на труде живом). Поэтому порно тоже представляет сексуальность как излишек, и именно это обсценно: не потому, что там слишком много секса, а потому, что в итоге секс становится излишком. Ожирение обсценно не потому, что в нем слишком много тела, а потому, что тело становится излишком.

К какой таинственной цели оно стремится (ведь должна же быть какая-то цель)? Что за похотливый демон протягивает телу это кривое зеркало (ведь здесь кроется похотливость)?

Может, речь идет о бунте, как в случае с раковыми заболеваниями? Некогда бунты были политическими, это были мятежи групп или же индивидов, угнетаемых в их желании, их способностях или интеллекте. Сегодня такой бунт вряд ли разразится. В нашей четвертичной вселенной бунт стал генетическим. Это бунт раковых клеток в метастазе: неукротимая витальность и хаотичная пролиферация. Это тоже бунт, но недиалектический, – подсознательный, – бунт, который выходит из-под нашей власти. И кто знает, какова судьба раковых образований? Возможно, их гипертелия соответствует гиперреальности наших социальных образований. Все происходит так, будто тело, его клетки взбунтовались против генетического декрета, против, как ее называют, командной роли ДНК. Тело восстает против своей собственной «объективной» дефиниции. Является ли этот акт патологическим (как в случае с дерегулированием антител)? В традиционной, соматической или психосоматической патологии тело реагирует на внешнюю физическую, социальную или психологическую агрессию – это экзотерическая[50] реакция. В то время как рак – это реакция эзотерическая: тело восстает против своей собственной внутренней организации, разрушает свой собственный структурный баланс. Как будто плоти надоела собственная дефиниция и ее охватил органический бред.[51]

Ожирение также находится в полнейшем бреду. Ведь оно не только полно той полнотой, которая противоречит нормальной морфологии: оно полнее полного. Оно уже не имеет смысла в различительной оппозиции – его смысл в его чрезмерности, избыточности, его гиперреальности. Оно превосходит свою собственную патологию и именно поэтому ускользает как от диететики, так и от психотерапии и следует другой логике, экспоненциальной стратегии, когда вещи, лишенные собственной финальности или референции, удваиваются в некой игре mise en abyme [принцип матрешки].