Фатерланд

Ее рука легко легла ему на ногу. Пальцы побежали между ног. Он что-то прошептал, но снова, как и в Цюрихе, она приложила к его губам палец:

– Условия игры – ни звука.

Потом, не в состоянии уснуть, он слушал ее; как она дышит, время от времени невнятно, словно где-то далеко, бормочет. Во сне она со стоном повернулась к нему. Рука мотнулась по подушке, защищая лицо. Казалось, она ведет свой, известный одной ей бой. Марш погладил спутанные волосы, подождал, когда её оставит злой дух, кто бы он ни был, и тихо выскользнул из-под простыней.

Голым ногам на кухонном полу было холодно. Он заглянул в пару шкафов. Пыльная посуда и несколько начатых пакетов со съестным. Холодильник очень старый, можно подумать, позаимствован из какого-нибудь института биологии: его содержимое покрыто синим пухом и экзотическими пятнами плесени. Ясно, что кухонные заботы не занимали здесь большого места. Он вскипятил чайник, ополоснул кружку и всыпал в неё три ложки растворимого кофе.

Стал бродить по квартире, прихлебывая горький напиток. В комнате постоял у окна, немного отдернув занавеску. На Бюловштрассе ни души. Была видна слабо освещенная телефонная будка, позади неё различались очертания входа на станцию. Он отпустил занавеску.

Америка. Такая перспектива никогда не приходила Ксавьеру в голову. Когда он подумал о ней, в мозгу непроизвольно возникли предусмотрительно созданные доктором Геббельсом образы. Евреи и негры. Капиталисты в цилиндрах и дымные заводы. Нищие на улицах. Бары со стриптизом. Гангстеры, стреляющие друг в друга из громадных автомобилей. Закопченные трущобы и современные джаз-оркестры, оглашающие гетто звуками, похожими на полицейские сирены. Белозубая улыбка Кеннеди. Темные глаза и белые руки и ноги Шарли. Америка.

Он зашел в ванную. Стены в пятнах от воды и мыльной пены. Всюду флаконы, тюбики и баночки. Таинственные женские принадлежности из стекла и пластмассы. Марш уже давно не видал всех этих дамских штучек и потому почувствовал себя неловко. Он был здесь чужаком – неуклюжим представителем другого животного вида. Брал в руки разные вещицы, нюхал, выдавил каплю белого крема и растер между пальцами. Этот её запах смешивался с другими, оставшимися на его руках.

Завернувшись в большое полотенце, он присел на край ванны и задумался. Слышал, как несколько раз Шарли вскрикивала во сне: в голосе слышался неподдельный страх. Что это – воспоминание или предчувствие? Хотелось бы знать.

2

Около семи Марш вышел на Бюловштрассе. Его «фольксваген» стоял в сотне метров слева, у мясного магазина. Хозяин вывешивал в витрине упитанные туши. Груда кроваво-красных сосисок на подносе у его ног напомнила Маршу о другом.

О пальцах Глобуса, вот о чем. И об огромных мозолистых кулаках.

Он наклонился над задним сиденьем «фольксвагена», достал чемодан. Выпрямляясь, быстро взглянул в обе стороны. Ничего особенного – обычные приметы раннего субботнего утра. Большинство магазинов открывались вовремя, но после обеда все они закроются по случаю праздника.

Вернувшись в квартиру. Марш снова сварил кофе, поставил кружку на столик у кровати Шарли и пошел в ванную бриться. Через пару минут он услышал, как она подошла сзади. Обхватив его руками, прижалась грудями к голой спине. Не оборачиваясь, он поцеловал ей руку и написал на запотевшем зеркале: «УКЛАДЫВАЙ ВЕЩИ, НЕ ВЕРНЕМСЯ». Стерев текст, он отчетливо увидел её – спутанные волосы, полузакрытые глаза, черты лица ещё не разгладились от сна. Она кивнула и побрела в спальню.

Марш переоделся в штатское, в котором был в Цюрихе, за одним исключением: положил «люгер» в правый карман теплой куртки. Куртка, купленная давно по дешевке на распродаже имущества вермахта, была достаточно мешковатой, чтобы скрыть оружие. Он мог бы даже незаметно целиться, по-гангстерски держа руку в кармане. «О'кей, приятель, давай», – усмехнулся про себя. Опять Америка.

Возможное присутствие микрофона мешало их сборам. Они молча двигались по квартире. В десять минут девятого Шарли была готова. Марш забрал из ванной приемник, поставил на стол в комнате и прибавил громкости. «Судя по присланным на выставку картинам, некоторые видят вещи не такими, какие они есть, – эти люди видят луга синими, небеса зелеными, облака ядовито-желтыми…» В утреннее время было принято воспроизводить по радио самые исторические речи фюрера. Эту речь с нападками на современных художников на торжественном открытии Дома немецкого искусства в 1937 году передавали каждый год.

Несмотря на безмолвные протесты Шарли, Марш вместе со своим захватил и её чемодан. Она надела свой голубой плащ. На одном плече висела кожаная сумка. На другом болтался фотоаппарат. Обернувшись на пороге, бросила последний взгляд на свое жилье.