Фатьянов

Это было убежище советского книгочея. Здесь вместо домового жил невидимый дух творчества. Он жил в книжном шкафу и на висячих книжных полках, в пианино с опущенной крышкой, в ручках-самописках с поломанными перьями, в школьном глобусе из папье-маше. В этом доме говорили в основном о литературе. Читали стихи собственные и любимых поэтов. Спорили до изнеможения о точности помнящихся слов из стихотворений великих поэтов. Возможно, сам Фатьянов и был заводилой этих споров, потому что многие вспоминают похожие эпизоды и из московской его жизни, и в домах других его друзей. Откуда-то появлялся сборник цитируемого поэта, оживленно проверяли, торжествовали, огорчались. Никогда не читали низких стихов. Поэзия этих компаний всегда была высокой.

Бесшумно, как невесомая, скользила по широким половицам старенькая бабушка в белом платке. Горлицей ворковала жена, подавая на стол угощенье.

Обычно у Симоновых один день не гостили — два, а то и три дня. Но два — обязательно, потому что на другой день у них всегда была втородневная ватрушка. Едва гости на порог, бабушка начинает печь ватрушки. Но трогать их, готовенькие, пока нельзя.

На второй день бабушка их сметаной заливает и ставит в печь. И к утреннему столу — вот они, готовенькие, румяные, с ароматом топленой сметаны. Бабушка улыбается — угодила. Она знала, что ее любимчики любят втородневную ватрушечку — самое лакомое блюдо. Пироги пеклись у всех: с вишнями, с яблоками, но куда им до ватрушечки!.. Бабушка была хозяйка. Опрятная, в белом платочке, маленькая, сухонькая, она ведрами пекла пироги, тазами производила студень, а когда, еще в дохрущевские времена держали поросенка, она готовила такие лакомства, что ни в одном ресторане не сыскать. А вынесены были рецепты этих блюд из простой крестьянской избы, из среды, где не было слова «кухня».

Бабушка любила Сергея Никитина и говорила, что он — красавец.

У Никитина костюмчики всегда только из Москвы. Он умел носить их. И бабушка благоговела перед никитинским комильфо. Фатьянов тоже придавал значение одежде, но непервостепенное. Одевался он без особого лоска, мог быть безалаберным в зависимости от настроения.

Но ватрушку нахваливали оба одинаково.

И тогда Алексей, чтобы угодить бабушке, садился за пианино. Играл он всегда, песни пел. Иногда он проигрывал арпеджио, начинал петь и говорил невзначай:

— Вот я вам сейчас сыграю песню. На нее Василий Павлович Соловьев-Седой музыку еще не написал.

И в словах этих не было ни иронии, ни издевки, ни обиды. Он чувствовал песню, композитору легко было работать с заданной интонацией. Сам же поэт был настолько одарен, что он дарил мелодии, словно доставал из кармана горсть семечек или папиросу из портсигара.

И в тот первый раз, увидев инструмент, Алексей начал музицировать. Его игра не была профессиональной, но песня угадывалась. Он спел новую, еще не записанную на радио песню «Не плачь, красавица, вода и так соленая»… Все были удивлены, что эту мелодию он сочинил сам.

— Иногда приходится и композиторам подсказывать, — Сказал он в ответ на паузу замешательства. — У нас в Малом Петрине все парни — гармонисты-слухачи! Разве что рождаются без гармони!

Все, разумеется, ждали минуты, когда Фатьянов начнет читать новые стихи. Они были о Петрине. Поэт поднялся и среди прочего прочел:

И кошки на окошке дуют в желтые усы…

Кто-то из молодежи фыркнул. Фатьянов обиделся, повел глазами, увлекся винегретом.

Там вывеска портного, словно радуга пестра, —

прозвучало в следующем стихотворении, и снова кто-то хохотнул недобрым смехом.

Он опять обиделся, глазами повел и отвернулся сторону.

Все замолчали. Веселого парня кто-то ткнул в бок с намеком на то, что нужно бы вести себя поскромнее.

— Ты бы его еще вилкой! — Пожалел парня недремлющий Фатьянов и так засмеялся своим заразительным слезным смехом, что начался повальный хохот.

Выскочила с кухонки привыкшая к шуму бабушка и тоже смеялась, не зная, в чем причина смеха.

А потом огородами все провожали Фатьянова до самого Петрина.

И одну за другой пели любимые фатьяновские песни.

Было уже темно, гасли окошки с одинаковыми белыми занавесками, с керосиновыми лампами за ними. Любопытные невидящие глаза всматривались в эту темноту из-за стекла, пытаясь распознать компанию, влачащуюся по огородам с нескончаемой песней…

Так Алексей Иванович впервые побывал в доме Ивана Симонова. А потом уже не мог побывать в Вязниках и не погостевать там.

Вот типичная картинка тех лет.

Рабочая улица. Ребятишки возятся в пыли, взбивают ее городошными битами, бабками. У одного парнишки отец — столяр, он сделал отличные городки. Вся улица играет. Но вдруг замирает ребятня, заслышав отдаленный сигнал автомобильного клаксона. Это еще не «Робеспьер», еще не время. Будто едет где-то «легковушка» — большая радость и редкость в этих краях!

И вот — подъезжает «Победа».

Из нее неторопливо выходят Фатьянов, Уварин, Никитин. Они некоторое время смотрят на ребят, как взрослые дяди. И вдруг:

— Ну-ка, ребята, что это у вас?