Фатьянов

«Осенью 1945 года судьба забросила меня на Дальний Восток, в Порт-Артур. Там я воевал, и там на стихи Фатьянова доводилось слышать песни. «Кто же он такой, этот Фатьянов? — размышлял я. — Судя по всему, тоже солдат, у которого война оставила зарубки на сердце…» — вспоминал постаревший солдат Дмитрий Моисеенко.

Другой солдат, Иван Гегузин, словно вторил ему: «После тяжелого ранения, полученного при штурме Кенигсберга, я без малого год пролежал в разных госпиталях — и в Восточной Пруссии, и на территории Союза. Вот здесь, на госпитальной койке, я впервые и услышал неизвестное мне до того имя Алексея Фатьянова. Песней, скажем, «На солнечной поляночке» я восхищался много раз <…>, но почему-то ни композитора, ни поэта не называли. А теперь по радио чуть ли не ежедневно передавались чудные песни — «Давно мы дома не были», «Соловьи» и другие. И имя Алексея Фатьянова хорошо запомнилось, как автора именно тех песен, которые были особенно близки солдатскому сердцу. Как-то получилось, что имя его лидировало в то время среди широко известных советских поэтов, работающих в песенном жанре».

«На что уж я — вообще никогда не пою, но и во мне они как-то сами собой пелись — «На солнечной поляночке», «Давно мы дома не были», «Дорога, дорога», «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» и многие, многие другие изумительные песни. <…> Его песни — это гордость нашего поэтического поколения, наше волнение, выражение нашей любви к Родине, России, к жизни», — так тепло вспоминал о Фатьяновском творчестве третий солдат, литератор Михаил Луконин.

Разные люди — простецы и интеллектуалы, ходоки и чиновники, продавщицы и школьники — весь народ песни Фатьянова слушал с открытым сердцем.

В феврале 1946 года Алексей Фатьянов демобилизовался. Публично была зачитана характеристика на бывшего «поэта-режиссера». В ней говорились об Алексее хорошие слова. «Прекрасные литературные данные в сочетании с большой трудоспособностью завоевали тов. Фатьянову большой авторитет среди личного состава,» — ровно и торжественно сообщал лейтенант Веретенников, заменивший в тот момент начальника ансамбля.

За творческую работу во флотском ансамбле Алексея наградили орденом Красной Звезды. Пожалуй, это был единственный случай в жизни Фатьянова, когда сказали что-то о его заслугах и достойно их почтили. Далее были только хула и порицания. А уж о наградах не могло быть и речи.

Гордый, орденоносный, приосанившийся, шел он по Москве в привычной своей шинели. Ему было жарко от счастья, и он словно не замечал февральской метели. Он вошел в свою квартиру, увлекая за собой морозный воздух. Заснеженный, улыбающийся, он стоял посреди комнаты и с удивлением рассматривал подросшего Андрюшку.

Пошли дни хорошие, молодые, полные надежд.

2. Стихия Москвы

Узнав, что Алеша вернулся, на Ново-Басманную стали приходить его друзья по довоенному ЦДЛу. Поэты Семен Гудзенко, Павел Шубин, Михаил Луконин, Алексей Недогонов, Александр Межиров, Ярослав Смеляков — кого только не было там из молодых литераторов послевоенной поры! Сюда же сходились молодые соседки, подружки Ии, чтобы послушать стихи, посмотреть на поэтов, да и покрасоваться. Семен Гудзенко ухаживал за Ией, они целовались в сумерках коммунальных коридоров, счастливые и таинственные. Читали стихи «на тему». И тему и стихи придумывали тут же. Читали стихи, принесенные с фронта. Потом вдруг срывались — и бежали гурьбой к назначенному часу на вечер в Политехнический, на Манеж, или в Университет. Там выступали вчерашние солдаты, так быстро вновь ставшие мальчишками, они еще не были известными поэтами — кроме Смелякова и Фатьянова, которых знали все. Алексей и держался гоголем, и выглядел старше, и цену себе знал. Ия с соседками сидели в зале и слушали стихи своих поэтов. Слушала стихотворения своего назначенного жениха и Ирина. Но им пожениться было не суждено. Девушка была латышкой, ее мама, превозносящая достоинства своей нации, воспротивилась этому браку. Наталия Ивановна бесконечно ходила к ней на переговоры, пытаясь убедить в несомненных достоинствах своего брата. Но все было тщетно. Девушка поплакала и успокоилась. Алексей вынужден был подчиниться обстоятельствам. Да и творчество требовало многих душевных сил.

Бывали на Ново-Басманной композиторы — Соловьев-Седой, Кац, Сорокин. Алексей скучал по Соловьеву-Седому и одно время даже намеревался переехать поближе к другу, в Ленинград. Но все-таки Москва ему казалась теплее. Тогда он принялся уговаривать Василия Павловича бросать Ленинград и перебираться в древнюю столицу… Сигизмунд Кац пошутил, предлагая друзьям обоим переезжать в Бологое, которое располагалось на полпути к Ленинграду.