Фатьянов

Его глаза, которые по определению Галины Николаевны были цвета спелого крыжовника, вбирали километры строк, а сердце — опыт чужих переживаний. Он рассказывал, что из иных книг ему не хотелось «выходить», а хотелось остаться там, внутри, вместе с героями. Он вспоминал и слова, которые произнес кто-то из великих: «Я представлял себе рай в виде библиотеки…». Так искусство поэта — чувствовать в себе боль и счастье многих людей — зарождалось и оттачивалось в детской душе. В той просторной библиотечной комнате стояли высокие до потолка шкафы. Они смотрелись существами из иного мира — величественными, одушевленными. Частенько Евдокия Васильевна заставала его там, сидящим на банкетке с отсутствующим видом. Ей становилось тревожно за младшего и единственного уже сына, витающего высоко над землей. Любовь и страх за него лечили мать от скорбной тоски по Николаю.

— Можно ли так много читать, Алеша! — тревожилась она. — Сходил бы на улицу побегал!

Не слышит. Шевелит губами, а ресницы не дрогнут.

— Может тебя врачу показать? Ты в своем ли уме, сынок?

Смеется. Значит, в своем.

— Мама, я притворяюсь! Пугаю тебя!

— Ах ты артист, ты мой артист!

Хочет прижать его к себе, да не принято это баловство в семье.

Евдокия Васильевна потихоньку оживала с Алешиным возрастанием. А возрастал он, как на опаре.

Когда же начался НЭП, Фатьяновым предложили выстроенный ими дом взять в аренду. Они вновь переселились на центральную площадь Вязников. В ту пору Алексею исполнилось пять лет. Иван Николаевич продолжил свое дело, возобновил механические мастерские, обувной цех, пивоварни. Маленький сын всюду следовал за отцом, приучаясь быть хозяином. Жизнерадостный, приветливый мальчик был любимцем рабочих — пивоваров, обувщиков, продавцов.

С 1924 по 1929 год Фатьяновы жили в Вязниках. После монотонного деревенского уклада Малого Петрина жизнь городского центра Алеше казалась праздничной, интересной, яркой. Город — это стаи голубей и фургон фотографа, нарядные прихожанки и усатые пожарные, красивые лошади конной милиции и «призраки города» — известные всем вязниковцам бродяги. В отцову лавку заходили прекрасные и занимательные люди, на которых можно было смотреть и смотреть, равно как и на очертания величественного Казанского собора или легкий, летучий Никольский храм, как на рыночную пеструю площадь.

Еще и после войны, ходил он — бывший солдат — по этой площади с ее торговыми рядами и лузгой от семечек, очарованный красотой бытия. Он словно искал призраки нарядных горожан и горожанок в городском саду, где некогда извозчики, торговцы рыбой, молочницы, пожарные прогуливались летними вечерами в лучших своих нарядах. Он все искал мир таким, каким тот открылся ему впервые: значительный и прекрасный в каждой мелочи…

Недалеко протекала Клязьма. Алеша бегал к рыболовам, с неутолимым любопытством наблюдая за ними. Так принял он в душу состояние рыбалки, где ловится не только рыба, но и особо светлые мысли и озарения. Они приходили, когда виделись небольшие грузовые пароходы, баржи, неспешное суденышко бакенщика, одинокая рыбачка в лодке, повязанная тугим платком. Чинно отходили от городской пристани пассажирские суда, увлекая за собою стайки реющих чаек. Врезался в память тонкий стан рыбачки в белом платье, развевающемся на ветру. Вода, как и огонь, притягивает человеческий взгляд, сообщая ему нечто таинственное, вечное.

Там, у костра на берегу Клязьмы, Алексей становился поэтом.

А городской сад, где по вечерам бывали танцы под духовой оркестр — это первые свидания с оживляющей тишину музыкой. Алеша устраивался где-нибудь поодаль от эстрады на скамейке и слушал ее звучание, и смотрел, как послушно только что скованные стесненьем горожане и горожанки начинают кружиться в танце. Тогда он становился молчаливым и взрослым, словно забегал в туманное будущее.

Так входила в чистую душу музыка.

2. Мир этого дома

Став подростком, он увлекся голубями и занялся ими всерьез. «…На этой улице подростком гонял по крышам голубей»… Это — картинка из детства Фатьянова. Тогда еще не было радиосетей и Алеша с Костей Климовым мечтали наладить голубиную почту, чтоб писать письма всему миру. Друзья счастливо глядели в небо, вбирая его красоту в детские сердца. Но сколько их, этих детских лет! Наступают долгие зимы и по крышам не побегаешь. Крупнее сверстников по телосложению, Алеша никогда не дрался, чаще растаскивал задир и утирал им носы, как взрослый. Это великанское отношение к людям было для него естественным и как бы вне возраста.

Можно представить себе: в синие, зимние сумерки Алеша приходит с речки, где верховодил и маленькими, и постарше детьми, где они с визгом катались на санках и лыжах. Он, дитя гармонии, приходит с улицы, а в доме звучит «Жаворонок» Глинки. Это сестра Тамара, которая старше на два года, разучивает музыкальный шедевр — гимн жизни и лету. Алеша, по ее рассказам, обмирал и мог слушать долго, тихо, глядя в пространство перед собой невидяще, как на огонь… Он будто бы на ощупь, по-дедовски пробовал жизнь на ее добротность.