Фатьянов

А он любил послушать, побалагурить, посидеть и поговорить с гостями. Любил и уму-разуму их поучить, несмотря на высокое их положение. Сергей Никитин вспоминал, как «поддевал» дядя Леня высокое начальство — и такое бывало на бакене, многих тянуло сюда подышать-подумать.

Разомлеет, бывало, гость-чиновник, вздохнет:

— Эх, пивка бы… Что-то пива хорошего и в городе не сыщешь.

А дядя Леня отвечает, почему, без тени улыбки:

— Солод перестали сеять…

— Да-да, точно. Совсем не сеют нынче солод, — Соглашается начальник.

— Сусло без солода не бродит, — Мудрил дядя Леня.

— Да где уж! — Вздыхает тот, довольный общим с народом языком.

Ничто не мешало наслаждаться этим особенным, замкнутым и бесконечно вечным миром.

Бывало, в ночной тиши на огонек подходили местные охотники, рыболовы, и не было ничего желаннее этих фантастических рассказов о схватках с медведем или поимкой сома с одноэтажный дом. Взахлеб, как мальчишки, слушали эти истории и Твардовский, и Казакевич, и Томсен, и Никитин, и Фатьянов. Пошевеливали они прутиками костер, пробовали уху, подбавляли сольцы: уха — мужское дело, рыбацкое… А жены жались к ним и цепенели, заслышав в тихих кустах уханье филина или крик тоскующей кликуши-выпи.

Чуткая собака лениво подбирала с травы сочные рыбьи кости.

Ненасытная кошка переваливалась на четырех лапах, будто маленький увесистый бочонок.

Горел костер, горели звезды, горели бакены, на которые время от времени поглядывал их властелин дядя Леня. И все невольно вместе с ним, как по команде, поворачивали головы туда, где бледно-красная зыбь отражения огня коробилась от невидимых глазу подспудных водных движений.

…Тех бакенов нынче нет, река обмелела, бакенщик умер.

Жила-была избушка, а потом молодые рыбаки весело сожгли бударинскую будку. Как последний бакен на Клязьме, вспыхнула она пронзительной синей ночью над похолодевшей от горя водой, высветила на миг все прошлое свое ликование, отдала свое последнее тепло — и превратилась в черные бессмысленные головешки.

Московский купец и его друзья

1. Любовь и ненависть

Фатьянов не любил городское начальство. Да и оно его не жаловало. Власти не были довольны частыми появлениями здесь поэта, у которого не было от жителей никаких секретов. Он бурно выражал восторг, не менее бурно — и презрение. Поэтому здесь зорко следили за его поступками и проступками. И при случае отправляли почтовые конверты куда следует. И часто после прибытия этих тонких конвертов «куда следует» Алексей Иванович из членов Союза писателей следовал обратно в кандидаты.

— Вот приехал московский купец! Разгулялся! — Говаривали в Вязниках о Фатьянове. Кто-то любовался его удалью, узнавая в ней родную русскую душу, кто-то шипел от зависти и злости, потому что эту самую русскую душу старался в себе гасить и глушить.

Но любили Фатьянова друзья. Его приезд всегда был для них праздником. «Фатьянов приехал!» — эта весть пролетала по Вязникам со сверхзвуковой скоростью.

Алексей Иванович душой тянулся к фронтовикам. Приехал как-то к нему в Вязники Владимир Репкин. Пошли братья на радостях в ресторан, пригласили фронтовиков за свой стол, выпили за победу, помянули погибших. Расчувствовался Алексей Иванович. Смахнул слезу, подозвал официанта. Услужливо подошел к нему восторженный официант.

— У меня там еще ребята в зале есть! — Говорит ему поэт. — Всех фронтовиков угощаю!

Обошел парень все столики с графинчиком, Алексей Иванович сказал хороший тост.

Снова подзывает:

— Всем, кто здесь сидит — сто грамм, бутерброд с икрой и кружку пива! И закрыть ресторан!

Ресторан закрыли, присоединились и официанты. Гуляли до утра. Все песни фронтовые перепели.

Долго ходила молва о том, что «Фатьянов напоил все Вязники!».

И снова пошло письмо ровнехонько в столицу. Поэт Фатьянов в очередной раз стал кандидатом в Союз писателей.

И вязниковские друзья иногда устраивали ему ответный праздник — катание на «Робеспьере». Заходили компанией на палубу теплым вечером и отчаливали в семнадцать ноль ноль. Ночные звезды над рекой освещали их путь по темной, как ночь, воде Клязьмы. Издалека светили им бакены дяди Лени Бударина, словно слали свой сердечный привет. В каютах спали пассажиры. А некоторые — выходили на палубу и разделяли дружеское веселье. Всю ночь продолжался праздник, ловкачи даже купались. Пароход идет — они обвязываются веревкой, тянутся за ним, потом подтаскивают их к борту, полотенце вафельное, казенное подают. А в десять часов утра возвращаются «мореплаватели» на материк с неповторимым, теперь каждому русскому родным названием Вязники.

…Обмелел национальный характер, как родные реки.

— Чистейший русский мужик, — Говорили о Фатьянове друзья-вязниковцы, простые жители глубинки. Они гордились им, ценили его дружбу, понимали цену его жестов — он не был богатым человеком.