Фавн на берегу Томи

В это время в зале, где молились люди, с грохотом рухнул витраж, и из окошка, шевелясь, показался чудовищный медный хоботок.

— Воспомяни меня, брат и сослужитель, — будто ничего не замечая, говорил Антипатр дьякону, теперь стоявшему подле него.

— Да воспомянет Господь Бог священство твое во Царствии Своем, — отвечал дьякон своему епископу.

Авл уже выстроил солдат в две стоящих лицом к лицу шеренги. В конце этого коридора солдаты установили позаимствованную в соседнем саду мраморную статую. Это было изваяние Геры, царицы богов, что у римлян именуется Юноной.

— Святым во славе воздастся хвала, — пели в собрании, — и возрадуются они на ложах своих.

— Воспойте Господу новую песнь, хвала ему в собрании святых.

Во время всеобщего пения появился странный хрипящий металлический звук, в котором вскоре стали различаться слова:

— Именем цезаря приказываем покинуть здание и поклониться законным богам империи! — будто бы из другого мира повелевал гнусавый голос. — Именем божественного Августа поклонившимся законным богам гарантируем жизнь!

— Братья возлюбленные! — воскликнул Антипатр после принятия Даров, натужно улыбаясь своим старческим ртом. — Христос ныне посреди нас!

— Есть и будет! — хором отвечали собравшиеся люди.

Вдруг служба на секунду прервалась, и Антипатр увидел, как под звуки медного хрипения хоботка люди начали подниматься и, потупив взоры, неспешно покидать помещение.

Дьякон, растерянно глядевший на редеющее собрание, вдруг опомнился и воскликнул:

— Со страхом Божьим и верою и любовью приобщитесь! — И поднял над народом святую Чашу.

А Антипатр воскликнул:

— Чада мои, в следующий же час будем уже со Господом! Ибо Он уже пришел и стоит у дверей сердец наших! Теперь, кто хочет, пусть берет даром.

Ушедших из собрания прогоняли через коридор из солдат. Когда христиане добегали до статуи богини Геры, то падали пред ней ниц и целовали белую мраморную стопу. Потом их хватали под руки и оттаскивали на открытое место, где, повалив, вязали.

Одна из женщин взяла у двух матерей их младенцев и вышла из собрания христиан. Еще несколько женщин и один мужчина повторили это. И никто не препятствовал им, матери молча расставались с детьми.

Дьяконы разносили Чаши и куски Хлеба. Оставшиеся люди, плача, принимали Дары и приобщались к Телу и Крови Господа, лобызали друг друга и обнимали. Хрипящий голос опять чтото проговорил через медную трубу, потом замолк, и отвратительный предмет, зашевелившись, скрылся.

Авл услышал, как отдали команду поджечь хворост и воины бросали факелы в связки подле здания. Потом в воздух со свистом взвилась горящая сигнальная стрела, и все отошли от дома на безопасное расстояние. Раздавались деревянные скрипы и глухие удары. И изза деревьев полетели зажженные сосуды с горючей смесью.

После глухих разрывов глиняных снарядов во дворе здания над кровлей появилось огненное зарево. Внутри помещения эти удары прозвучали чуть слышно и совсем безобидно, но маленькие узкие окна, выходившие во двор, озарились свечением.

После второго залпа катапульт, пришедшегося по кровле, в базилике раздался страшный грохот и стук сыплющихся осколков. Внутрь стали падать капли горящей жидкости.

Когда с грохотом посыпались полыхающие деревянные балки и кровля обрушилась внутрь базилики, все до единого мученика были уже мертвы.

После этого Авл выехал из сада и поднялся в римский квартал к дому Олимпиады. Там посреди улицы, наполненной зачарованными людьми, он развернул коня и посмотрел с высоты на грандиозное зрелище. Целые кварталы нижнего города полыхали, сливаясь в единое зарево и поднимая широкую дорогу, косо уходящую в небо: дорогу из миллиардов искр и многих тонн пепла, поднимающегося от некогда цветущих садов.

Авл вошел в дом, снял с себя доспехи и устало лег на ложе Олимпиады, раскинув руки и закрыв глаза. Но еще до того, как уснуть, вдруг встал, подошел к маленькому образу Христа в виде доброго пастыря, склонился и с удивлением заглянул Ему в лицо.

2

Однажды вечером в Ольвию Понтийскую, которая во дни могущества эллинов была колонией Милита, а ныне стала бедным, но хорошо укрепленным пограничным городом Римской империи, въехал воинлегионер с красивыми усталыми глазами. Одна его рука была на грязной перевязи.

Он неспешно проехал по давно не приводимым в порядок разбитым улицам и попал на городскую площадь небольшого города.

— Где те невольницы, которых я отправил тебе с письмом прошлой зимой? — спросил он на площади у полного человека с небритым кабаньим лицом, только что сделавшего ставку на бегового таракана.

— Я их отпустил, — двигаясь вдоль игрушечной дорожки, спокойно ответил тот.

На сердце у Авла отлегло, но он все же сделал строгое и вопросительное выражение лица. Перед ним был Клавдий Пульхр — толстый наместник Ольвии, города, служившего крепостью для сдерживания варваров.