Фавн на берегу Томи

Шли дни, а Бакчарову все чтото чудилось. Вот Борода сменил хилую лошадь на четырех гордых оленей, телега его обратилась в низкие сани, и они мягко скользили по рыжей грязи вперемешку с гнилой листвой или сырому снегу. Часто моросил дождь, и нередко на горячее лицо Бакчарова падали колючие снежные хлопья. Сани скрипели, переваливались через бугры, сани обрушивались в ухабы, звенели бубенцы на оленях, а песни племени, обрядовые хороводы и бубен шамана все не смолкали, пока ямщик сам не обратился в медведя. МедведьБорода запрягал себя в сани, разбегался по ветхому гнилому мосту и, рыча, взмывал в самое небо и мчался среди звезд и мглистой осенней мути. И гдето в глубокой бездне проплывали под ними тусклые огни селений и извилистые ленты сибирских рек. Но учитель ничего не боялся. Он полностью полагался на своего зверя. В заоблачных бросках, скача галопом, зверьБорода начинал стонать, изводил себя до тех пор, пока не снижался и не валился наземь. Рычал, корил себя за усталость, божился, дыша на учителя перегаром, что, как только восстановит дыхание, снова бросится в путь.

— Борода, не изводи себя. Что же я без тебя буду делать? Я ведь пропаду без тебя…

Глава вторая Сибирский левиафанъ

1

— Да, — вдруг послышался в ответ сухой деловой голос. — Тиф — это вам не шутки, но гость ваш останется жить…

Только что Бакчаров очнулся от того, что ктото больно ужалил его в зад. Лежал он ничком на кровати, голова была набок, и он не мог видеть, кто его уколол. Он чувствовал присутствие, в ушах еще слышались обрывки собственных слов, произносимых в бреду, и ему было стыдно от сознания того, что ктото их слышал.

— Кто здесь? — спросил он громко и попытался перевернуться.

— Лежитележите! — схватили его за плечо, но он не послушался, перевернулся и сел на подушку, растерянно озираясь.

— Дмитрий Борисович, у вас снова был жар, — успокоил его добрым голосом человек в ночном халате и со свечой в руке. — Мы позвали доктора, он сделал вам укол, и скоро вам станет легче.

Мужчина был лет пятидесяти с лишним. Лицо его обрамляли седые баки, смыкавшиеся на выпуклой макушке, в одном глазу был монокль, а другой глаз часто и удивленно мигал.

— Кто вы? — испуганно спросил Бакчаров.

— Генерал Вольский Сергей Павлович! — торжественно представился человек со свечей. — Томский губернатор. Я имею честь принимать вас, Дмитрий Борисович, в доме своем на излечении, — добавил он скромнее и представил бородатого человека, смотревшего пробирку с жидкостью на огонек свечи: — Доктор Корвин Виктор Ксенофонтович.

Занятый склянкой человек наградил Бакчарова коротким кивком и отошел к раскрытому на столе медицинскому саквояжу.

— Постарайтесь уснуть, Дмитрий Борисович, — деловым тоном сказал врач, стоя спиной к больному, — вам всего полезнее ныне сон. Завтра, если вам станет легче, сможете принимать посетителей. А теперь до свидания. До завтра.

Он захлопнул саквояжик, не глядя на больного, небрежно поклонился в его сторону и вышел. Следом за врачом стал отступать к двери губернатор:

— Вы и вправду поспите, господин учитель, — мягким голосом сказал он, кивая и пятясь к двери. — Вам надо как следует вылежаться. Завтра никак Казанская. Батюшка вас навестит.

— Как Казанская? — опешил Дмитрий Борисович. — Это что же получается — месяц прошел? Не может быть! Как могло пройти столько времени…

— Всего вам доброго, — не слушая бормотание больного, прощался хозяин. — Желаю приятных сновидений.

— А где Борода? — выпалил возбужденный учитель, поняв, что вотвот останется один в темноте.

— Сбрили бороду, — только и ответил губернатор и скрылся за дверью вместе со свечой. В комнате воцарилась загадочная тишина, сотканная из вопросов и одиночества. В углу комнаты в кафельной печи тихо потрескивали дрова, и у самого пола мерцали щели по краям чугунной крышки.

Бакчаров ощупал себя и обнаружил, что на нем ночная рубашка и колпак, под колпаком голова обрита наголо и уже щетинится новыми волосами.

— Обрили, — тихо с удивлением промолвил учитель, поглаживая шершавый затылок. — Зачем?

Дмитрий Борисович встал на неверные, словно чужие ноги и походил по ковру взад и вперед. Потом подошел к занавешенному окну и раздвинул шторы. Окна так запотели, что учитель тут же осознал, как сильно натоплена его комната. Он провел рукой по холодному мокрому стеклу, и тут же обнаружилось, что находится во втором или даже третьем этаже. За окном моросило, капало с крыш. Прямо против окна Бакчарова коптился матовый шар газового фонаря, подвешенный на массивном кованом кронштейне. Мокрые фонари уходящей вдаль улицы щурились, мигали, казались утомленными в борьбе с тьмой и дрожащими бусинами укатывались вдаль через мост. По деревянным тротуарам, как призраки, проходили съежившиеся под моросью пешеходы, по сырой немощеной дороге, хлюпая в грязи, уныло проезжала карета. Сутулый извозчик, судя по тому, как моталась при езде его понуренная голова в цилиндре, давно дремал. Багровым светом горели занавешенные окна полуподвального трактира, как в театре теней, маячил осанистый лакейский силуэт.