Фавн на берегу Томи

Часть пустыря за Мухиным бугром он преодолел, пригибаясь в кустах, то и дело падая и ужом ползя на брюхе. У самого спуска он увидел косой столб дыма. Дым валил изпод обрыва, там, где у ручья ютилась в прибрежных зарослях крохотная избушка.

Словно камень упал с плеч учителя, он остановился и, тяжело дыша, встал в полный рост. Он почувствовал, как тянет его к земле намокшая шинель и как ломит от холода его изможденные члены. Мысль о заветном покое и теплой печи ворвалась в его голову. Теперь он спокойно, как живой человек, а не загнанный призрак, втягивал ночной воздух, пахнущий талым снегом и дымным уютом. Он последний раз глубоко вдохнул этот путаный родной воздух и пошел через кусты к краю заросшего оврага.

Изможденный ум учителя не подал тревоги, когда перед ним поднялось искристое зарево. Только на краю обрыва он застыл в ужасе, когда его глазам открылась полыхающая в зарослях у ручья избушка. Его пронзили чувства обиды и смертельного одиночества. Он закачался, пал на березовый ствол и заплакал навзрыд.

Так он лежал, изнывая в бессильной ярости, и смотрел сквозь размывающие вид слезы, как полыхает его последняя надежда и как искры от нее с треском сыплются в низкое густое предрассветное небо.

«Нет! — сказа он в себе. — Они не возьмут меня. Пускай я сгину в лесу, замерзну, утону, но им не заполучить мою душу! Надо уходить из этого города! Бежать неведомыми тропами!»

Он еще раз посмотрел, как догорает груда обрушившихся бревен, и замер, узрев рядом с огнем фигуры двух понуро наблюдающих за пожаром вооруженных ружьями всадников с плоскими азиатскими лицами. Выйдя из оцепенения, учитель быстро пополз на локтях по жухлой сырой траве прочь от избы вдоль ручья.

Стараясь не хлюпать, он быстро перебежал ручей, оглянулся и увидел, как два охотника не спеша скачут за ним, бойко разбрызгивая воду. Сердце едва не выскочило у Бакчарова из груди, он взвыл от отчаяния и побежал к темневшему по правой руке лесу.

Прыгая по кочкам, спотыкаясь об отяжелевшие полы собственной шинели, учитель увидел впереди медленно идущего ему наперерез третьего всадника. Дмитрий Борисович узнал в нем Человека, перестал бежать и пошел к нему шагом.

На коне Иван Александрович смотрелся как сумрачный рыцарь средневекового ордена. На голове была обычная его шляпа, напоминающая парящего ворона, на плечах черная накидка, сцепленная на груди цепью.

— Меня забавляет ваша предприимчивость, — прыснул смехом магистр, — это случалось только дважды…

— Вы о чем? — украдкой бегая глазами, спросил Дмитрий Борисович, соглашаясь на бессмысленный разговор, тем самым желая выгадать время.

— Неважно.

— А что теперь важно? — риторически заметил Бакчаров и кивнул в сторону пепелища.

Магистр зло усмехнулся и промолчал.

— Какое счастье вам от того, что вы приченяете людям вред? — пользуясь предсмертным правом, поинтересовался учитель.

— Люди сами причиняют себе вред, — ответил Иван Александрович. — Ни в чем в природе зло не воплощается так успешно, как в человечестве.

— Наверное, вы правы, — согласился учитель.

Конник посмотрел на него внимательно и тихо улыбнулся.

— Бежали к старцу? Искали убежища? Повашему, спасение во Христе?

Бакчаров молчал.

— В таком случае вам, наверное, не хватает креста?

Учитель положил руку на грудь, вспомнив, что крест с него действительно сняли.

Человек протянул Бакчарову сжатый кулак.

— Берите же!

Дмитрий Борисович подставил ладонь, и на нее упал маленький обгоревший крестик. Бакчаров сразу понял, что это нательный крест старца Николы.

— Считайте, что это передал вам ваш Антипатр, — сказал Человек. — И я тоже дам вам еще один шанс. Когда побежите, постарайтесь не оглядываться. И, может быть, мы дадим вам немного времени.

Бакчаров хлебнул воздуха и, минуя темного всадника, пошел наискось к лесу. Прибавив ходу, он побежал через мокрый осинник, карабкаясь вверх по лесистому склону и хватаясь за голые прутья кустарника.

Один из конников, поравнявшись с Человеком, снял с плеча ружье и прицелился в маячащую за стволами тень.

— Нет, — спокойно сказал вожак.

Ветки хлестали учителя по лицу, он бежал, прикрываясь руками, до тех пор, пока мягкая земля вдруг не исчезла изпод ног.

Несколько секунд он лежал ничком, не в силах поднять голову, опустошенный физически и морально. Но потом мысль о том, что он может спастись, мелькнула в его голове, и он усилием воли вскинул глаза на опутанное голыми ветвями предрассветное небо.

Дмитрий Борисович не знал, сколько точно он бежал, пять минут или двадцать, была ли за ним погоня или нет… Там, у опушки, разум не вполне подчинялся ему, и ватные ноги, словно по привычке, несли его сами собой.

Вдруг в вершинах осин тревожно зашумело, подул внезапный резкий ветер, и посыпались с вершин неопавшие в свое время редкие мертвые листья. Сквозь этот жалкий листопад Дмитрий Борисович рванулся на верх впадины, выбрался и сломя голову вновь побежал в мглистую глубь опавшего леса.