Фавн на берегу Томи

Кафельная печка потрескивала в углу класса, и маятник мотался из стороны в сторону. Когда в помещении становилось сумрачно, учитель приказывал положить перья и слушать его, не записывая, чтобы ученицы не портили в полумраке глаза.

Однажды, когда Дмитрий Борисович рассказывал о том, как Ливингстон открыл водопад Виктория и как на англичанина напал лев в верховьях Замбези, чтото другое, не относящееся к уроку, вплелось в его мысли. Иногда учитель останавливался под распахнутой форточкой, и в лицо ему дышала морозная свежесть. Отвлеченно гудел город, все время на одной ноте, и доносились крики катающихся на ледяной горке детей. Произнося новое имя или название, он возвращался к кафедре и неуклюже выводил эти слова на доске. И все время за спиной слышал он шорохи и шептания. А когда резко оборачивался, то, словно по волшебству, все замирало и на него преданно смотрели десятки девичьих глаз.

Во время звонка, когда гимназистки шумно покидали класс, под ноги ему приземлился, клюнув носом, бумажный самолетик. Дмитрий Борисович поднял и развернул тетрадный листок. На нем было нацарапано: «Ничего себе». Учитель озадаченно хмыкнул, сунул листок в карман и пошел в учительскую столовую.

В ту ночь Бакчарову снилось, как старичок Заушайский обнаружил через телескоп, что на Томск летит большая комета и вотвот уже сотрет одинокий, никому не нужный город с лица земли. «Есть только один способ, — объявил звездочет Заушайский, — взять этот магнит, выплавленный из метеоритной руды, и скакать прочь из города». Тогда учитель побледнел, отпрянул, при этом наткнулся рукой на клавиши рояля. Брякнул минорный аккорд, и он понял, что от судьбы не уйдешь. Провожать Бакчарова вышел на Новособорную площадь весь город. Мужчины вздыхали, а барышни плакали и махали ему платками. Наконец Бакчаров принял из рук профессора тяжеленный блин магнита и оседлал коня. Вдруг из толпы пробилась к нему заплаканная девушка. Это была Елисавета Яковлевна. Она с отчаянным воплем бросилась к нему и хотела чтото сказать. Но он только ласково похлопал ее по влажной от слез щеке, взглянул на рдеющие от адской кометы небеса и пришпорил горячего скакуна.

Мчался он в дремучей тайге, словно ветер. По сторонам от него мелькали стволы, а комета следовала за ним по пятам, до тех пор, пока яростный свист и жар от нее стали невыносимы. Тогда учитель размотал сверток, достал магнит и бросил его в болото, а сам поскакал в надежде укрыться за холмом на опушке леса. Позади него раздался страшный удар, деревья выпрыгнули с корнями из земли, и почва исчезла изпод копыт. Учитель слетел с коня, и его вихрем понесло по терзаемому чудовищным взрывом лесу.

Очнувшись от сновидения, Бакчаров взволнованно приподнялся на локтях и осоловело осмотрелся. Он был в уютной избушке, на своей пуховой горе. Сквозь двойные мутные стекла маленького окна в комнату падал луч восходящего солнца, и в нем бесполезно коптила ночная лампа.

Еще в подворотнях в тени заборов чернобелой корочкой таился лед, а солнце уже золотило веселые ручейки и глянец липкой новорожденной листвы. Нигде, ни в какой другой земле не бывает такой чудесной, ясной весны, как в Сибири. Она подобна светлой освободительной Пасхе. И почувствовать ее может только тот, кто сполна пережил лютый сибирской пост — почти полярную зиму, продолжавшуюся целых полгода.

Теперь учитель целый день с раннего утра мог проводить в весеннем лесу, где тени ветвей струились под ногами, где лес кланялся, скрипел и словно переговаривался с порывистым гуляющим по нему ветром. Пахло весной и сиренью. Дымка полосами стелилась над вспаханными полями на бесконечной равнине за широкой рекой. Покачивались и вились вихрями на ветру стайки белых весенних мотыльков над травами.

На Красную Горку учитель ездил свататься к Елисавете Яковлевне. Дело пришлось иметь со старухой, но на этот раз Дмитрий Борисович неплохо подготовился к этой встрече и смог ее одолеть.

Принюхиваясь к весне, учитель не спеша гулял по знакомому лесу, и тихое ощущение счастья струилось в его душе. Сидя под могучим кедром, он чиркал огрызком карандаша в блокноте и слушал, как величественно шепчутся с ветром доисторические деревья и как шумит хрустальными бубенцами о каменистое дно веселая язычница речка.

Теперь даже казавшееся мертвым дерево, возле которого учитель стрелялся по осени, ожило, расцвело и густо покрылось маленькими цветами. Всюду порхали бабочки, и кузнечики дружно скакали, когда учитель шел по траве. И в душе его теперь тоже воцарилась весна. И он знал, что когданибудь вновь придет осень, и листья вихрем понесутся над старым городом, облепляя скамейки и мокрые крыши домов. Что он снова задумчиво будет ходить за гимназистской кафедрой у исписанной мелом доски. А потом наступит зима, и вечерами он будет читать книги, съежившись у теплой трескучей печи. И никогда, никогда больше не вернется и не заиграет на своей чародейской свирели злой колдун, называвший себя Человеком.