Фаворит богов

— Сыны Зевса, дети Греции! Следуя из родного мне Рима на чужбину, в Сирию, я волею случая остановился в вашем порту. Что же увидел я, ненадолго сойдя на берег? Легионеров Германика, которых он выставил здесь, но от которых не будет проку, если с вами случится беда. У нас в Риме всем известно, что Германик заботится лишь о собственной славе, а вовсе не о людях, ради которых он должен поднимать оружие. Я говорю вам это как римлянин и как человек, близко знающий нашего кесаря. Когда Германик покидал Рим, Август даже не вышел из дворца, чтобы проводить его. Задумайтесь, сыны Греции! Подобное доказывает, что Германик давно лишён милости при дворе. Но ведь кесарь — наш верховный правитель — всегда заботится о подданных.

   — Он издаёт указы, позволяющие судить человека лишь на основании нелестных высказываний в адрес кесарей! — крикнул кто-то.

Пизон попытался отыскать говорившего взглядом в обступившей пристань толпе. Он не любил Афины. Его раздражали греки. Но выступая перед ними, он исполнял приказ Тиберия.

   — И за это вы осуждаете Августа?! Но разве простительно рабу оскорблять верховных правителей, власть которым дана свыше? Август — ваш государь. Он вершит судьбы многих народов и вашего, в том числе. Он наделён огромной властью. К тому же с непокорными подданными нужно быть особенно жестоким. Подумайте об этом. Август беспощаден, и если вы по-прежнему будете создавать в Афинах смуту, ему придётся поставить у вас целое войско, а многих предать казням. Вы хотите этого?

   — Нет, — зазвучали голоса.

По рядам собравшихся прокатился ропот. Удовлетворённый их смятением, Пизон продолжал:

   — Вас ведь есть в чем упрекнуть, афиняне, сыны Греции! В своём граде вы творите насилие над согражданами, вы враждуете с македонянами, у вас процветает разврат. Поэтому впредь трепещите перед властью своего кесаря, который пока не изъявил намерений покарать вас.

Толпа взволнованно зашумела. Речь Пизона вселила в афинян страх перед кесарем.

   — Мы на стороне Августа! Мы всегда его поддержим! — закричали эллины.

   — Когда мне вновь удастся прибыть в Рим, я постараюсь убедить Августа в вашей верности, — ответил Пизон и, оставив корму, скрылся в нижней каюте.

До самого вечера на пристани толпился народ, бурно обсуждая это выступление. Иногда, поднимаясь на палубу, Пизон слышал своё имя, звучащее в громких разговорах эллинов. В такие моменты он испытал удовольствие, потому что всегда хотел быть значительной и влиятельной личностью.

И всё-таки, когда его флотилия оставила афинский порт, он почувствовал облегчение. Сейчас ему не терпелось как можно быстрее прибыть в Сирию и занять свою должность. Впрочем, в Афинах ему удалось узнать некоторые новости о Германике. Судя по тому, что говорили легионеры, служащие у генерала, тот находился недалеко от Афин, на Родосе. Оттуда он вёл переговоры с армянами и собирался вновь встретиться с их делегацией.

   — Ты честно исполняешь долг перед Римом, Германик, — злорадно пробормотал Пизон. — И ещё не знаешь, какой конец тебя ждёт. Не был бы ты таким добропорядочным, таким верным, Август уже давно сослал тебя в изгнание или казнил. Но твоя честность открыла дорогу моей лжи.

На следующий день после отплытия из Афин подул резкий ветер, заставивший моряков насторожиться. Люди, много лет пресекавшие здешние воды знали, что такие шквалы часто перерастают в бури. Но флотилия нового наместника Сирии была мощной и хорошо оснащённой, а корабли прочны. Поэтому капитаны предпочли не останавливаться во встречных портах, а следовать сквозь непогоду.

ГЛАВА 36

Буря разразилась над побережьем Греции в ночь с пятницы на субботу. Вспышки молний одна за другой рассекали небо. Тяжёлые волны с грохотом разбивались о скалы вблизи порта Родоса. Шквал яростно гнул кроны кедров, тимьяна и пальм, свирепствуя над островом.

Германику не спалось. Внимая этим страшным звукам разгневанной стихии, он, завернувшись в плащ, сидел в небольшой комнате в доме, расположенном на мысе, и размышлял. В этом жилище он временно остановился со своими родственниками и слугами, разделив его с семьёй здешнего наместника.

На деревянном столе пред Германиком лежала недописанная им поэма о звёздном небе и трепетал огонёк тлеющего масляного светильника. Кроме него в комнате находился лишь Поппей Сабин, недавно получивший назначение консулом в Ахайю. Поппей всегда с симпатией относился к Германику и, конечно, с радостью поддержал его своим участием в походе.

   — Боги покарали Пизона за его мерзкий язык, — молвил Поппей. — Его корабли видели в десяти милях от Родоса. К утру вся флотилия будет брошена на скалы.

   — Будет, если ветер не переменится, — угрюмо ответил Германик.

   — Моряки считают, что этот ветер продолжит свирепствовать ещё сутки или двое. Корабли Пизона разобьются.

   — И ты злорадствуешь? Ты счастлив из-за того, что он потеряет свою флотилию и, возможно, жизнь?

   — Нет. Хотя Пизон кажется мне самым отвратительным человеком из всех, кого я знаю, — сказал Поппей Сабин.