Фаворит короля

– Правильно, убей! И тогда ты, как шмель, погибнешь после первого же укуса, ибо потеряешь свое жало! – расхохотался Овербери. – Потому что без меня, я снова повторяю, ты – ничто. Я – твоя лестница наверх, это по мне ты вскарабкался на свои высоты. И теперь все мои труды, все мое терпение, все мои старания превращаются в ничто, ибо ты жаждешь погубить свою честь и себя самого этой нелепой женитьбой. Ты не посмеешь жениться на ней без моего согласия, потому что тогда – я тебя предупреждаю – тебе придется самому заниматься всеми делами, ты лишишься всех подпорок.

Теперь уж и его светлость ответил на презрение презрением:

– О, как страшно! Можешь убираться на все четыре стороны, и дьявол с тобой! Ноги мои достаточно крепки, я обойдусь и без подпорок!

– Смотри, как бы не пожалеть – это мы, твой портной и я, сделали тебя человеком.

Они стояли друг против друга, эти два человека, которые были близки, как никто, которые не могли существовать один без другого, и взоры их метали молнии. Оба с трудом обуздали себя, чтобы не схватиться врукопашную, и первым заговорил Рочестер, заговорил ровным, глухим голосом:

– Сэр, вы только что произнесли слова, которые я не смогу ни забыть, ни простить. Слова, за которые вам в этой жизни. Богом клянусь, со мной не расквитаться.

– Что ж, пусть так, – столь же спокойно ответил Овербери, казалось, клокотавший в нем огонь припорошило пеплом. – Завтра мы расстанемся. Я забираю свою долю и оставляю вас – отныне вы от меня свободны.

– Прекрасно, освободите меня от себя, этого я больше всего и жажду, – таков был ответ, и лорд Рочестер пулей вылетел из комнаты.

Овербери остался – недвижный, погруженный в свои мысли. Затем сложил документы, перевязал, запечатал пакет и кликнул Пейтона, чтобы тот передал пакет курьеру. Вышел из дворца и, словно во сне, побрел в свой дом на Кинг-стрит. Уже близился ясный апрельский рассвет, когда сэр Томас наконец лег в постель, но сон не шел к нему, сон гнали мысли. Вот и конец всем его надеждам, всем его гордым амбициям. Годы тяжких трудов – все насмарку. Завтра он, тот, кто обладал почти что царственной властью, тот, чью улыбку униженно ловили, чье одобрение вымаливали, снова станет ничем. Узы, которые пять лет назад связали его с Робертом Карром, разорваны, и этот его крах станет крахом обоих. И все это сотворила женщина, золотоволосая, синеглазая чаровница, ослепившая этого болвана до такой степени, что он не способен различать реальность.

В горьких раздумьях он встретил утро, в горьких раздумьях отправился в свой кабинет в Уайтхолл, чтобы произвести окончательный расчет с Рочестером и завершить партнерство, принесшее им обоим такие богатые плоды.

Уже близилось время обеда, но Рочестер все не появлялся. День подошел к вечеру – Рочестера не было. Не раз Овербери посылал за его светлостью, и всякий раз посланец возвращался с ответом, что милорда во дворце нет.

На столе лежали нераспечатанные депеши. Клерки и секретари приходили за указаниями, и всем сэр Томас отвечал, что ждет его светлость. Он считал себя уволенным – слугой, выброшенным за ненадобностью, слугой, уходившим таким же нищим, каким нанимался на работу. Потому что, как и Рочестер, Овербери был неподкупен. Оглядываясь назад, он клял свою честность – другой на его месте, да и на месте куда менее ответственном, не преминул бы обогатиться. Теперь, сидя здесь, в своем бывшем кабинете, с серым от бессонницы лицом и покрасневшими глазами, он размышлял и об этом.

Лорд Рочестер же провел почти весь этот решающий день в обществе лорда-хранителя печати: своей ночной выходкой сэр Томас завершил то, чего он больше всего стремился избежать, то, чего он больше всего боялся, – он бросил Рочестера в раскрытые объятия графа Нортгемптона.

Нортгемптон, встревоженный, но и обрадованный, хранил на старом, сморщенном лице непроницаемое выражение.

– Мы должны запечатать рот этому подлецу, пока он не натворил больших гадостей.

– Не беспокойтесь, – сказал Рочестер. – С ним покончено. Ночью мы окончательно расстались, отныне он предоставлен самому себе. В голосе, который ему отвечал, прозвучала презрительная нотка:

– Нет, это не конец. Он знает слишком много. Вы были чересчур доверчивы. вы, вполне вероятно, предоставили ему улики против себя, да даже и без улик он может наговорить столько, – а он умен, вы это прекрасно знаете, – что одних разговоров хватит, чтобы свести на нет все усилия по аннулированию брака. А комиссия скоро примется за дело.

– Господи упаси! – вскричал Рочестер так горячо, что Нортгемптон открыто расхохотался, и смех его был отнюдь не приятен.

– Молитвами не поможешь, – как бы в извинение произнес Нортгемптон. – Основания для нашей петиции крепки, как зыбучий песок. Лишь отчаяние Эссекса дало возможность подписать этот документ. Архиепископ уже ясно высказался против подобного решения дела, и нам потребуется все искусство, чтобы склонить большинство комиссии на нашу сторону. Позвольте Овербери болтать, а возможно, и предстать свидетелем – и конец всем надеждам.

Рочестера бросило в холод.