Фаворит Марии Медичи

Королева не подвела: с чувством заверив сына в любви и преданности, она под конец разрыдалась и прижала его к пышной груди. Завершив воссоединение быстрым клевком в губы, она сочла миссию выполненной. Людовик выглядел потрясенным, ломким голосом подтвердил, что в провинции Анжу матушка может быть хозяйкой, а герцог Эпернон – губернатором, скопом помиловал всех заговорщиков и даже заявил, что вернет матери «все права времен регентства».

Лишь Люсону он не дал и не пообещал ничего, и вообще избегал на него смотреть.

Не то чтобы Арман этого жаждал, скорее, ему тягостно было видеть короля – язвило напоминание о собственной глупости.

За это время Людовик раздался в плечах и отпустил усы – верхнюю губу словно присыпало оторванными мушиными лапками. В конце аудиенции король все же поглядел на епископа. Словно на муху без крыльев: и жалко, и противно, и страшно – а что если это не муха, а оса, прикрывшая сутаной яркие полоски? Епископ Люсонский казался сущим ангелом (правда, в очередной раз падшим), но король подозревал, что тот скрывает ядовитое жало – смертоносное, как дамасская сталь, как ни кутай лезвие в шелка.

Люинь словно полинял и стал ниже ростом. Не им ли закусывала змея на гербе Монбазонов? И кто будет ее следующей жертвой?

– Мой епископ… – королева повисла у Армана на руке, едва за ними закрылась дверь. – Как все хорошо закончилось: Анжу – богатейшая провинция! Мы будем там счастливы!

– Я бы предпочел Нант, ваше величество, – вполголоса возразил Арман. – Я бы укрепил этот порт и приобрел контроль над всем побережьем.

– Мой сын боится, что мы сбежим в Англию, – усмехнулась королева, сильнее прижимая к боку локоть епископа. – Он никогда бы не согласился отдать мне Нант.

– Или Амбуаз, – не сдавался Арман. – Амбуаз и гарнизон в Пон-де-Се – это контроль над Луарой.

– Узнал крестьянин, каков на вкус сыр с грушами, – королева начала сердиться. – Вы собрались воевать с моим сыном? Я полагаю, вы с блеском выполнили свою миссию. Его величество вами доволен.

Доволен… Арман подавил дрожь, вспомнив единственный взгляд, которым удостоил его Людовик – словно ледяной кол ударил в грудь, сбил дыхание, сжал тисками сердце.

Епископ Люсонский с горечью осознал, что вряд ли когда-нибудь сможет заслужить расположение короля – слишком уж явственно их друг от друга воротило.

Так что Мария Медичи – какая уж есть – оставалась его единственной опорой.

Если Людовик обещал вернуть королеву-мать в Совет – он это сделает. Слово у него не расходилось с делом – эту неприятную особенность его характера успели оценить многие.

Всю неделю пребывания в замке Кузьер Арман ждал, что королева заговорит об обещанной ему кардинальской шапке, но она предложила лишь деньги, что он с негодованием отверг – он не кондотьер, берущий за услуги звонкой монетой.

– Арман, вас обуревает гордыня… – растерянно произнесла королева. – Даже герцог Эпернон принял от меня перстень с бриллиантом в тридцать пять тысяч экю…

Арман сжал губы и выразил лицом страдание.

– Арман, перестаньте ревновать, это смешно. В конце концов, ему седьмой десяток! Вы еще к Барбену приревнуйте…

Арман внутренне застонал. Вместо того чтобы напомнить сыну о кардинальской шапке для своего епископа, Мария Медичи первым делом потребовала освобождения Барбена. Вызванная этим досада стала единственным общим чувством для сына королевы и для ее любовника. Настырная женщина добилась своего: ее драгоценного Барбена выпустили из Бастилии и выслали во Франш-Конте – видеть его во Франции Людовик решительно не желал. Каковую позицию целиком и полностью разделял и епископ – внешне изображая солидарность с королевой-матерью, которая, впрочем, не стала больше ни на чем настаивать. Видимо, стала привыкать к «новому» сыну.

Арман даже начал питать надежды на то, что король изменит свое отношение к нему на более благосклонное, но финальная аудиенция поставила на этих надеждах жирный крест.

А начиналось все так многообещающе.

– Арман, я зайду к вам перед отъездом, – королева улыбнулась, сжав его руку. – Еще раз повторим заключительную речь.

Речь о том, что королева счастлива возобновить работу в Совете, они действительно повторили. Но вот некоторые другие действия, предпринятые Марией Медичи, не только не служили делу мира в семье и государстве, но, напротив, вызвали бы самые непредсказуемые последствия, если бы Людовик стал этому свидетелем.

– Арман… Какая у вас нежная кожа… И холодная… Да вы совсем замерзли! Я подброшу дров, мой дорогой. Не вставайте. Ай!

– Что случилось? Вы обожглись?

– Я не подумала, что кочерга так нагрелась, Арман. Пустяки, даже пузыря нет. Просто покраснение.

– Дайте, я поцелую…

– Арман… нам пора.

Арман вновь облачился в рубаху и застегивал дублет, когда выяснилось, что его лиловая сутана, небрежно брошенная на пол у камина, непоправимо испорчена: на самом видном месте красовался отпечаток кочерги – шелк порыжел и съежился.

– Арман, нам надо торопиться, – напомнила королева, поправляя жемчужный гребень в высокой прическе. – Одевайтесь поскорее.

– Мадам, мне не во что!