Фаворит. Том 1. Его императрица

– Что делать учнем? – спросил Чекин.

– Стрельнем, Лука… для порядку!

Под их пулями солдаты гуртом сбежались в укрытие, где хранились пожарные ведра и насосы. Мировича спрашивали:

– Где вид у тебя на такие поступки? Ох, беда наша тяжкая: сами-то мы неграмотны, люди подневольные. Но – боимся: как бы нам за себя, поручик, несчастными всем не сделаться…

Мирович выхватил из-за обшлага подложный манифест, составленный от имени Иоанна, и, завывая, начал читать. Не вняв высокой риторике, солдаты слушали его не ахти как понятливо. Мирович велел прикатить с бастиона пушку, сам затолкал в нее ядро, суетливо сыпанул побольше пороху. Уговаривал:

– Вот государя вызволим, он всем деньгами отвалит, домой вернемся богатеньки… хорошо заживем, миленькие!

При виде пушки Чекин и Власьев перекрестились:

– Пора тайную инструкцию сполнять…

Узник, облаченный в длинную рубаху, давно не стиранную, проснулся от шума в крепости и сидел на постели. Увидев вбегающих стражей, резко отпрянул в угол, и клинки скользнули мимо, а шпага в руке Власьева переломилась, уткнувшись в каменную стенку. Власьев схватил узника в охапку, крича:

– Язви его, Лука! Язви скоряе…

Первый удар распорол плечевые мышцы, но Иоанн, проявив силу, какой от него не ждали, опрокинул Власьева навзничь. Голыми руками стал хватать длинный клинок Чекина.

– Э, не умеешь ты! – сказал Власьев. – Дака я…

Лезвие с хрустом вошло в тело. Иоанн закричал.

– Глубже сунь… глубже, – советовал Чекин.

Власьев вторично погрузил клинок. Иоанн, медленно оседая на пол, хватал своих убийц за ноги. Собачья тоска по этой проклятой жизни светилась в затухающих глазах императора. Чекин треснул его ногою по голове:

– Добей! Добей, и по домам разъедемся…

Мертв! Офицеры дружно обратились к иконе:

– Господи, на все воля твоя…

После этого сдались. Мирович расплакался:

– За что же вы, звери, душу-то невинную погубили?

– По долгу присяжному. А ты кто таков?

– Я сам по себе, – отвечал Мирович, опускаясь на колени. Поцеловав ногу убитого, он велел класть мертвеца на кровать и нести во двор вместе с кроватью.

Сырой туман еще покрывал двери Шлиссельбурга; в этом гиблом тумане, будто привидения, медленно выступали солдаты, воздев над собой кровать с убитым императором. За ними шел Мирович, салютуя шпагой, следом, как тени, двигались и сами убийцы. Кровать поставили на землю, а Мирович перед фронтом объявил:

– Вот, братцы, император ваш. Вы не виноваты, ибо не ведали, что я умыслил. Один за всех и отвечу…

На галерею выбрался окровавленный комендант Бередников:

– Да что вы тут лижетесь с ним? Он же вас, братцы, погубил! Спасайте честь свою – хватайте его, пока не поздно…

Туман распался. Из города прибыл в крепость генерал Римский-Корсаков, он сразу же накинул на мертвеца офицерскую епанчу, велел оттащить его в тень под стенку, а Мировичу сказал:

– Сволочь! Если своя башка не дорога, так хотя бы о солдатских подумал: им-то каково под палки идти?..

…По указанию Никиты Панина императора закопали на крепостном дворе, выбрав местечко неприметное, где не слишком пекло солнце, где росла крапива погуще. Власьева и Чекина он наделил каждого по семь тысяч рублей, наказав строжайше:

– Теперь скройтесь, чтоб и духу вашего не было. А что видели, даже детям и внукам своим не сказывать. Бывать в городах не можете. Встречаться меж собою вам тоже нельзя. Лучше будет, если сразу монашеское пострижение примете. Пошли вон!..

* * *

В окне – страшное зарево: всю ночь пылал Кронштадт.

Утром пришла в столицу галера, осыпанная пеплом, офицеры доложили, что пожар уничтожил 1 300 зданий:

– Кронштадта нет! Все надо строить заново. Хорошо, что отказала Миниху в деньгах для Рогервика.

– Эти полмиллиона дать морякам, – распорядилась Екатерина.

Кронштадт сгорел на пятый день после ее возвращения из Прибалтики. Следствие о «шлиссельбуржской нелепе» было уже закончено. В подложном манифесте Мировича она прочла о себе, что мужа извела («опоен смертным ядом»), что родственникам в Германии отправила 25 миллионов золотом и «чрез свои природные слабости желала взять в мужья подданного своего Григория Орлова, за что она конечно пред Страшным Судом никак не оправдаетца».

– Как-нибудь оправдаюсь… не твоя забота!

Духовенство предложило подвергнуть Мировича самой жестокой пытке, но Екатерина яростно воспротивилась:

– При пытке Мирович скажет не то, что было, а то, что вам от него слышать хочется. К тому же, – добавила она, – мученье дела не ускорит, а напротив, замедлит. Пытаемый должен лечиться долго, чтобы на эшафоте в целостном виде предстать…

Мирович и без пыток ничего не утаивал. Его спросили: кто надоумил покуситься на возмущение в Шлиссельбурге? Подпоручик сразу же указал на гетмана Кирилла Разумовского:

– Вот его сиятельство сидит… с него и началось!

Разумовского это потрясло:

– Ах ты, ехиднин сын! Одумайся, паршивец…

– А не ты ли, граф, совет мне дал, чтобы я, с других молодцов примеры беря, фортуну за чупрыну хватал покрепче?