Фаворит. Том 1. Его императрица

Но мнение авторитетных невежд уже опрокинулось в народные толпы, вызывая в москвичах возмущение строгостями и карантинами. Ведь если чумы нет, так зачем же нас хватают и по больницам растаскивают? Варварские ворота, над которыми висел образ богоматери, стали трибуной для попов, не в меру ретивых:

– Нам виденьице уже было! Христос хотел за грехи наши дождь каменный на Москву наслать, но богородица явилась вчерась и заменила дождь из булыжников язвою… Не жалей денег, народ! Вон кубышка отверста: кидай все, что имеешь, так богу угодно…

Шестеркою лошадей к воротам подъехал Амвросий.

– Не верьте козлам вонючим! – возопил он. – Я священник выше рангом и ближе к богу. Однако до седых волос дожил, а видения не посещали меня. Галлюцинации только одних придурков да пьяниц навещают – и вы таковы же есть, шарлатаны брюхатые!

– Не русский он! – раздались тут крики. – Гляди, рожа-то какая масляная, а глазами зыркае, ажно страшно…

– Чего там? Бей колдуна! – И полетели камни.

Амвросий спасся в доме генерал-губернатора Москвы.

– На все воля господня, – сказал он Салтыкову. – Но икону с Варварских ворот я ночью стащу и кубышку поповскую разломаю.

Еропкин жаловался, что Москва имеет всего две пушки:

– Ежели на меня полезут толпою, как мне отстреляться?

– Смотря чем заряжать пушки, – отвечал Салтыков. – Ежели ядрами, так башки две с плеч снимешь, а картечью всех повалишь…

Салтыкову принесли пакет из Петербурга; секретарь надел вощеные перчатки, ножницами разрезал пакет и швырнул его в печку, а письмо окурил можжевеловым дымом. Екатерина писала: никого в городе больше не хоронить, всех покойников погребать в оградах загородных церквей. Но исполнить указ стало теперь невозможно: жители скрывали заболевших от врачей, боясь отправки в больницы, прятали от полиции и мертвых. Хоронили их сами – где придется, лишь бы никто не видел. Москва ежедневно лишалась девятисот жителей, а народ был так запуган, что за два месяца полиция получила официальную справку лишь о двух умерших. Жизнь и смерть ушли в подполье, но чума доставала людей и в укрытиях, покрывала гнилыми бубонами, заставляла истекать зловонною слизью, а потом покидала труп, перекидываясь на здоровое тело…

А ведь истину вещал Шафонский – и за то ему честь и слава!

5. Триумфальная арка

Чуя свою вину, фаворит заискивающе поглядывал на Екатерину, но глаза его каждый раз встречали строгий взор охладевшей к нему женщины. Она думала: «Негодяй! Изнасиловал свою же сестру, еще девочку, и надеется, что все кончится шуточками… нет уж, миленький!» А тут еще слухи из Москвы ужасали…

* * *

Фельдмаршал Петр Семенович Салтыков не перемог страха перед чумой – покинул свой пост, спасаясь в подмосковном Марфине. Уважая, большие заслуги старичка перед родиной, ему этот грех наверняка бы простили, если бы на второй день после его бегства Москву не охватил бунт…

Гигантские амбары Симонова монастыря уже трещали, заваленные имуществом «выморочных» семей. Неопознанные мертвецы валялись посреди улиц. Мортусы-добровольцы, в вощеных плащах, в черных масках на лицах (сущие дьяволы!), таскали крючьями из домов трупы, валили их на телеги, как дрова, и везли за город – в ямы! Многие жители тайно покидали Москву, разнося заразу далее, и умирали в лесах, как дикие звери. Всюду полыхали костры – сжигали вещи покойников, а бедные люди рыдали (ибо, как писал очевидец, глиняный горшок для бедняка дороже, чем для графа Шереметева чайный сервиз из порцелена мейсенского). Народ запивал горе лютое в кабаках, которые не догадались прикрыть, как и церкви. Чума буйствовала, заражая вокруг Москвы губернии Смоленскую, Нижегородскую, Казанскую, Воронежскую… Круглосуточно, без единой передышки, стонали над Москвою церковные колокола, рыдали люди над мертвыми, кричали и плакали сироты. Ад!

Шафонский приехал в Чудов монастырь – к владыке:

– Властей нет – все разбежались. Врачи – немцы, им никто не верит. Меня сейчас в Лефортове чуть не убили. Народ потерял терпение. Вся надежда на вас, первосвященный…

Амвросий распорядился перед клиром епархии:

– Умерших класть в гробы, не обмывая покойников и не давая им последнего мирского целования. Священникам же творить исповедь умирающих стоя на улице, в дома не входя, – через окна! При крещении новорожденных быть особливо осторожну…

По улицам бродили пьяные попы, взывая к народу:

– Чего слушать табашника? Он же трубки курит и в еретические стекла вшей разглядывает. У него книги колдовские имеются…

Амвросия ненавидели «дикие» священники, своих приходов не имевшие. Такие кормились, сбираясь на Лобной площади, где их и нанимали к отпеванию усопших, а мзду они тут же пропивали в трактирах, в которых и отсыпались под лавками. Ненависть их была зверино страшна, потому что Амвросий халтурщиков преследовал, облавы жестокие учиняя, бороды рвал, а многодетных в железах голодом и дымом морил подолгу, от жен отлучая. К этим «диким» попам вскоре примкнули раскольники, которых заботила лишь одна цель – в общем шуме ограбить Московский Кремль с его бесценными сокровищами… Раскольники больше всех и орали: