Фаворит

Неприкаянный Вася Рубан блуждал среди публики…

Вот и осень, дождливая осень 1770 года, дышится хорошо!

В самом конце сентября из Малой Невки в Большую Неву вплыла странная флотилия: два парусных фрегата вели меж своих бортов чудовищный плашкоут, поверх которого лежала гигантская глыбища Гром-камня. Медленно обогнув крепость, флотилия проплыла мимо Зимнего дворца и Адмиралтейства, тихо причалив к берегу возле Сената… Было столь непомерно скопление горожан на набережной, что многие боялись, как бы не случилось смертельной давки, какая произошла при обручении французского дофина. Гром-камень с плашкоута съехал на берег. Офицеры и матросы, штурмана и такелажники, водолазы и бурлаки — этот народ умел работать! Петербуржцы в их честь кричали: «Ура!», а Вася Рубан, принаряженный ради такого дня, раздавал в толпе листки со своими стихами:

Нерукотворная здесь Росская гора,
Вняв гласу божию из уст Екатерины,
Прешла во град Петров чрез невские пучины
И пала под стопы Великого Петра…

Среди гуляющих встретился ему и Василий Петров.

— Чего тут стараешься? — спросил тот, важничая.

— Российской публике услужаю.

— Нашел кому услужать! Лучше бы милостивца себе выбрал, да и кормился бы возле благ его. Эдак, тезка, тебе кареты не завести… Бросай листки свои, поедем в гости ко мне. Эвон, моя карета стоит. Я тебе покажу, как жить надо. У меня уже два лакея, брат. Что ни скажу — мигом… А чего в долг не просишь?

В дороге Рубан пожалел, что нету с ними Потемкина.

— На Гришку не уповай, — рассудил Петров. — Я-то близ высоких персон толкусь, так все знаю: это ломоть от двора отрезанный. Его здесь никто не ждет. Сейчас при дворе иных ожидают: графа Алексея Орлова да еще принца прусского Генриха.

Рубан спросил: чего Пруссии-то от нас надобно?

— В политике всегда так: двое до потери сознания дерутся, а третий наблюдает. Под конец драки он больше всех о мире кричит и тем выгоду обретает, а те, что дрались, при синяках да шишках остаются… Почему карету мою не похвалишь?

— Хорошая. Дай мне три рубля, Васенька, а?

— Вот видишь, — уколол его Петров, — публика-то ничего тебе не дала. Ведь не я к тебе, а ты ко мне в гости едешь…

Принц Генрих гостил у своей сестры, шведской королевы Ловизы Ульрики, когда Фридрих велел ему отправиться в Петербург: «Сделай все, чтобы мы не остались в дураках! Я не Вольтер, и эта бабенка не отделается от меня остроумным комплиментом с придачею шубы на соболях…» Король отправил в дар Екатерине напольные часы работы Карла Бауэра, а Екатерина приготовила ковры Шпалерной мануфактуры и обивку для гарнитура в Сан-Суси. Уже сама скудость монарших презентов показывала, что отношения между дворами Петербурга и Потсдама довольно-таки натянуты…

Безобразный длинноносый карлик с прической, собранной на затылке в громадный «кошелек», принц Генрих явился хорошей поживой для питерских зубоскалов. За годы общения с русскими Екатерина привыкла много шутить, перемежая дела смехом и забавами. Пикировки с послами научили ее вести беседы на острейших поворотах, а принц рассказывал о приготовлении кофе из овса с пережженным ячменем. Императрица призналась фавориту:

— Принц легок мыслью, как свинцовая бомба.

— Чего этот тугодум желает от нас?

— Немцы хотят из Польши жирный бульон сварить, уже и гостей назвали: Иосифа с его маменькой…

Екатерина написала Панину, что ей предложено посредничество к миру, но гостя никак не расшевелить: «Уж я вожу его, вожу, а из принца не ползет, не лезет, не выжимается». Опережая события, Панин распорядился, чтобы Румянцев немедля вступил в личные переговоры с великим визирем. При этом Никита Иванович заявил Генриху, что Россия имеет самые умеренные претензии к Турции: присоединение Кабарды и Азовской области, свободное мореплавание в Черном море, независимость Крымского ханства, протекторат России над Валахией и Молдавией, всеобщая амнистия греческим патриотам. Услышав это, посланец Фридриха сразу же затряс «кошельком» на затылке:

— Столь непомерные требования способны изменить всю карту мира… Вена никогда не согласится!

— Отчего же? — хмыкнул Панин.

— Австрия имеет свои интересы, а султан не позволит татарам стать народом самостоятельным…

Генрих депешировал королю, что все его убеждения Екатерина почему-то встречала смехом (из чего можно заключить, что результаты свиданий в Нейссе и Нейштадте перестали быть тайной для русского Кабинета). Наконец он проговорился о главном:

— Поляки больше всех переколотили горшков — будет справедливо, если они и расплатятся за все черепки…

Екатерина еще при вступлении на престол публично заявила, что Россия «ни за чьим хвостом не потащится», а теперь король Пруссии протягивал ей свой хвост, и ей было противно за него цепляться. Екатерина ушла от ответа, заговорив о картинах своего Эрмитажа, а Генрих выразил удивление перед ее фатальной расточительностью.