Фаворит

— Нет, Федя, я в воле родился, живу вольно и на чужую волю покушаться не стану. У нас, средь поморов, таких губительных порядков не водится. Мы и собак-то на цепи не держим…

Лишь поздней осенью из лазарета выбрался он в Азов; шагал от пристани мимо мастерских, бережно неся свою руку, и заметил, что рабочие и матросы глядят на него что-то уж больно сочувственно. «Уж не случилось ли чего дома?..» Аксинья встретила его возле землянки — худенькая, тихонькая, ласковая, смущенная.

— Ну, принимай меня, — сказал ей Прошка. — Вишь, пальцев-то не стало. В море похоронены. На животе сплю, а на спине больно.

Новая мебель — колыбель: в ней лежат два младенца и пузыри пускают, рты разинув, ножками суча. Прошка на пороге и сел.

— Крестила ль? — спросил после долгого молчания.

— Да. Петром и Павлом нарекли.

— Попу-то сколько за крестины дала?

— Рупь…

— Петр и Павел — имена толковые, — сообразил Прошка. — Что-либо одно сосункам нашим выпадет: или в Петропавловске на Камчатке навоюются, или в Петропавловской крепости насидятся… Куда ни кинь, а нам с тобой забот теперь хватит до скончания веку. Игрушек нету — хоть бы кота завести, детишкам в забаву!

Ночью проснулся от боли; тускло горела свеча на блюдечке; прекрасная Камертаб сидела возле постели, одна рука покоилась на мужней груди, левою она дремотно покачивала колыбель с двойняшками. Прошка здоровой ладонью тихо погладил «янычарку» по черным волосам. Впервые подумалось: «А что бы я без тебя делал?» Только сейчас освоил он в сознании все происшедшее — и жестокий бой у Суджук-Кале, и свое орденское кавалерство, и то чувство отцовства, которое ко многому обязывало… Очень хотелось жить! Чтобы не только в мечтах обшить корабельные днища медью. Чтобы создать стопушечный корабль с той продольной прочностью, какой судостроение еще не знало. А в конце жизни пусть в утеху душевную останется милая, заросшая травкой Соломбала, пусть в зимние вечера кружится снег — мягонький, пушистенький…

Боль пришла и ушла. Прошка заснул.

Спокойной ночи вам, господин кавалер Курносов!

5. ПРИЗНАКИ ГРОЗЫ

Энциклопедия была закончена. Поездка в Санкт-Петербург стала для домоседа Дидро его единственным в жизни путешествием. Прощаясь в Париже с друзьями, он заверил их, что увидит Екатерину лишь дважды: в день приезда и в день отъезда. Сознательно минуя Берлин, чтобы Фридрих II не вовлек его в свои политические интриги, ученый ехал в удобной карете камергера Семена Нарышкина, чудака и щеголя, создателя шумных роговых оркестров в России…

Нарышкин за Ригою сознался Дидро:

— Давным-давно я этой же дорогой вез из-за границы маленькую принцессу Фике с ее матерью, а теперь везу вас к этой девочке, ставшей великой императрицей.

— Вы, наверное, хорошо ее знаете?

— А кто ее хорошо знает? — резко отвечал камергер. — Но смею заверить вас, что не было в мире актрисы более гениальной.

— Говорят, ей сильно докучают разные самозванцы?

— О нет! Екатерина — не леди Макбет…

Когда Дидро спрашивали о цели его визита в Петербург, он отвечал, что не имеет иной цели, кроме желания отблагодарить императрицу за поддержку в издании его Энциклопедии. В пути он дважды перемог болезни, приехав в русскую столицу поздней осенью. Нарышкин от чистого сердца предложил ученому остановиться в его доме. Но Дидро не хотел обидеть Этьена Фальконе, еще раньше предложившего ему свое гостеприимство:

— Мы ведь с ним старые друзья, еще по Парижу…

Однако скульптор, едва завидев на пороге своей мастерской парижского друга, сразу же раскричался:

— Зачем вы впутали меня в политические дрязги? Я приехал в Россию только работать, а не заниматься хлопотами императрицы, которая спит и видит, как бы уничтожить на кострах скандальную книжку этого проходимца Рюльера…

Дидро стало не по себе. И он даже испугался, увидев над собой вздернутые копыта жеребца… Фальконе небрежно пояснил:

— Это еще заготовка: всадник пока не медный, глиняный…

В приюте ученому мастер отказал очень резко, и больной энциклопедист был растерян. Он спросил Фальконе:

— Но я не много и прошу — только постель.

— Нет у меня постели. Ваша постель уже занята.

— Может, вы женились на своей ученице Колло?

— Хуже! — воскликнул Фальконе, чуть не плача. — Ко мне приехал мой шалопай-сын и женился на ней…

Дидро выручил Нарышкин, приславший за ним карету, которая и увезла ученого на Исаакиевскую площадь, в тепло и уют старинного барского дома. Сонм лакеев охотно услужал гостю, сразу же был вызван лейб-медик Роджерсон. Дидро не успевал благодарить любезных хозяев. Утром он был разбужен ошеломляющим грохотом артиллерийских салютов и по наивности решил, что пушки стреляют в честь его прибытия…

Семен Кириллович Нарышкин взахлеб смеялся.

— Почти так! — сказал он. — Лишь маленькая поправка: эти салюты предназначены едущим к венцу жениху и невесте…

Под окнами Дидро проехала карета императрицы.