Почти два столетия подряд загробная тень Потемкина неприкаянно блуждала в русской истории — между великолепными одами Державина и грязными пасквилями злопыхателей. Время не пощадило памятников, даже прекрасные монументы в Херсоне и Одессе оно сбросило с пьедесталов. Странно повела себя и Екатерина: в манифесте по случаю кончины Потемкина она обещала увековечить память своего фаворита и сподвижника монументом, но… Неужели забыла? Вряд ли. Скорее всего — не пожелала. Почему?
Екатерина щедро платила героям своего века, возводя в их честь статуи, триумфальные арки и дворцы, украшала парки колоннами, стелами и обелисками. Под конец жизни сооружала мавзолеи даже над прахом своих собачек, сочиняла пышные эпитафии котам, сдохшим от обжорства на царской кухне. Но память главного героя своего бурного царствования императрица не почтила… Почему?
Об этом спрашивали и Потемкина — еще при жизни его:
— Ваша светлость, отчего до сей поры не поставлен приличный монумент славы вашей?
Потемкин обычно вспоминал при этом Катона:
— Лучше уж пусть люди говорят: «Отчего нет памятника Потемкину?», нежели станут языками имя мое по углам мусолить: «За какие такие заслуги Потемкину памятники ставят?»
ДЕЙСТВИЕ ДЕСЯТОЕ. Чужие праздники
1. ВСТУПЛЕНИЕ
Летом 1774 года политики Европы с нетерпением выжидали: когда же, наконец, «варварская» Россия свернет себе шею?
Потемкин брезгливо ворошил газеты Кельна и Гамбурга:
— Почитаешь их, так у нас все мерзко, мы тут еле дышим, в нашем супе вместо каперсов тараканы сварены. Однако ежели у нас все так скверно, с чего бы это многие из Европы в Россию сбегаются? А вот русский человек, единственный в мире, эмиграции ведать не ведает…
В небывалом смятении переживая затишье на войне и успехи народной армии Пугачева, императрица в эти дни сказала придворным дамам — без намека на юмор, вполне серьезно:
— Дождусь виктории за Дунаем, словлю «маркиза» Пугачева, четвертую его и навещу Москву, где, назло всем бабкам-шептуньям, пойду с графинею Прасковьей Брюс в общую баню. Пусть все видят на Москве, что я телятина еще молодая…
Ей было 45 лет: по тем временам — старуха!
Всю жизнь ее выручало железное здоровье, крепкие нервы и умение не унывать в любых обстоятельствах. С началом же Крестьянской войны у Екатерины участились короткие, но глубокие обмороки, лицо ее искажали нервные тики. Было замечено, что иногда императрица вроде бы заговаривается. В беседе с Сольмсом она понесла даже явную чепуху, и Потемкин шепнул ей:
— Като, не рассказывай, что тебе снилось…
Екатерина вскоре же позвала его к себе.
— Женщина не всегда говорит что надо. И не всегда можно одергивать императрицу, особливо при послах иноземных. — Она поднесла ему табакерку из авантюрина. — Имей, друг! Если и впредь скажу глупость, открой ее — я пойму тебя…
Ей понадобилась справка о доходах с рижской таможни. Она прошла в соседние комнаты, где торжественно восседали кабинет-секретари — Елагин с Олсуфьевым. Екатерина невольно обратила внимание, что эти господа разъелись, словно боровы. Сейчас перед ними лежал громадный вестфальский окорок, они алчно поедали его, запивая крепким английским портером (а государственные бумаги опять будут в жирных пятнах).
— Да перестаньте насыщать утробы свои! — крикнула Екатерина. — Сколько кораблей пришло в Ригу от начала нонешней навигации?
— Через курьера справимся, — отвечал Елагин.
— Лентяи бессовестные! Могли бы знать о сем и заранее… Почему одна я должна тащить этот воз по дурным дорогам?
Вернувшись к себе, она призналась Потемкину:
— Разгоню всех! Нужны молодые люди. Новые…
Ее навестил мрачный гигант Пиктэ, сообщивший:
— Кажется, Версаль отзывает графа Дюрана на родину…
Екатерина выразила желание повидаться с Дюраном.
— Политика, милый граф, как густой гороховый суп, которым меня пичкали в детстве, и с тех пор я не знаю ничего гаже… — Она понимала, почему отзывают Дюрана: там, в Версале, постоянно жаждали унизить значение России в делах Европы; теперь следует ожидать из Франции не полномочного посла, а лишь жалкого поверенного в делах. — Если вы покинете нас, — сказала Екатерина в конце разговора, — мне еще очень долго будет не хватать вашего приятного общества.
Дюран (человек с опытом) нарочно ушел от политики.
— Я всегда был восхищен вашим величеством, — сказал он. — Будь вы даже частным лицом, вы и тогда доставили бы немало хлопот дипломатам Европы — как… женщина!