Фаворит

— Без них университет — как пашня без семян. А факультетов надобно иметь три, — доказывал Ломоносов, — юридический, естественный и философский. Зато теософского, каких в Европе уже полно, нам, русским, не надобно…

Шувалов просил у престола для создания университета по 10 000 рублей ежегодно, на что Елизавета — прелюбезная! — отвечала:

— Ежели б не ты, Ванюшенька, а другой кто просил, фигу с маком от меня бы увидели, потому как казна моя пустехонька. Ну, а тебе, друг сердешный, отказу моего ни в чем не бывало и впредь не станется… Не десять-пятнадцать тыщ даю!

Елизавета доказала свою пылкую любовь к Шувалову именно тем, что не прошло и полугода (!), как она, поборов природную лень, издала именной указ об основании первого русского университета.

Указ был подписан императрицей 12 января 1755 года — в день, когда справляла именины мать фаворита, звавшаяся Татьяной.

От этой-то даты и повелось на святой Руси праздновать знаменитый Татьянин день — веселый день российских студентов.

В бурной жизни великого народа появился новый герой.

Это был студент!

И писатель Михаил Чулков, автор первого в России романа о студенческой жизни, восклицал — почти в восхищении: «Смею основательно заверить тебя, мой любезный читатель, что еще не уродилось такой твари на белом свете, которая б была отважнее российского студента!»

Появилось и звание: Студент Ея Величества.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Студент ея величества

Детина напоказ, натурою счастлив,

И туловищем дюж, и рожею смазлив.

Хоть речью говорить заморской не умея,

Но даст, кому ни хошь, он кулаком по шее…

Которые, с тех пор как школы появились,

Неведомо какой грамматике учились!

И. М. Долгорукий

1. КОРМЛЕНЬЕ И УЧЕНЬЕ

А в сельце Чижове все оставалось по-прежнему… Правда, появление сына доставило чете Потемкиных немало хлопот и огорчений. Гриц (так звали его родители) раньше всех сроков покинул колыбель и, не унизившись ползанием по полу, сразу же встал на ноги. Встал — и забегал! Сенные девки не могли уследить за барчуком, обладавшим удивительной способностью исчезать из-под надзора с почти магической неуловимостью.

Но зато не умел говорить. Даже не плакал!

Дарья Васильевна пугалась:

— Никак, немым будет? Вот наказанье Господне…

Нечаянно Гриц вдруг потерял охоту к еде, и долго не могли дознаться, какова причина его отказа от пищи, пока конюх не позвал однажды Дарью Васильевну в окошко:

— Эй, барыня! Гляди сама, кто сынка твово кормит…

На дворе усадьбы в тени лопухов лежала матерая сука, к ее сосцам приникли толстые щенятки; средь них и Гриц сосал усердно, даже урча, а собака, полизав щенят, заодно уж ласково облизывала и маленького дворянина…

Папенька изволил удивляться:

— Эва! Чую, пес вырастет, на цепи не удержишь…

Гриц еще долго обходился тремя словами — гули, пули и дули. На рассвете жизни напоминал он звереныша, который, насытившись, хочет играть, а, наигравшись, засыпает там, где играл. Не раз нянька отмывала будущего «светлейшего» от присохшего навоза, в который он угодил, сладко опочив в коровнике или свинарнике. С раблезианской живостью ребенок поглощал дары садов и огородов, быстрее зайца изгрызал капустные кочерыжки, много и усердно пил квасов и молока, в погребах опустошал кадушки с огурцами и вареньями. Наевшись, любил бодаться с козлятами — лоб в лоб, как маленький античный сатир… Маменька кричала ему с крыльца:

— Оставь скотину в покое! Эвон оглобля брошена, поиграй-ка с оглоблей. Или телегу по двору покатай…

Ему было четыре года, когда он пропал. Дворня облазала все закоулки усадьбы, девок послали в лес «аукать», парни ныряли в реку, шарили руками по дну, а отчаянью Дарьи Васильевны не было предела. Опять беременная, с высоко вздернутым животом, она металась перед дедовскими черными иконами:

— Царица Небесная, да на што он тебе? Верни сыночка…

А пока его искали, мальчик терпеливо качался на верхушке старой березы, с любопытством взирал свысока на людскую суматоху. С той поры и повелось: большую часть дней Гриц проводил на деревьях, искусно прятался в гуще зелени. Там устраивал для себя гнезда, куда таскал с огородов репу, которую и хрупал, паря над землею на гибких и ломких сучьях.

Но говорить еще не умел! Наконец, словно по какому-то капризу природы, Гриц однажды утром выпалил без заминки:

— Сейчас на речку сбегаю да искупаюсь вволю, потом на кузню пойду глядеть, как дядька Герасим лошадей подковывает…

Ему было пять лет. Отец срезал в саду розги:

— Заговорил, слава те Господи! Ну, Дарья, оно и кстати: пришло время Грицу познать науки полезные…

И появился пономарь с часословом и цифирью, которому от помещика было внушено, что за внедрение наук в малолетнего дворянина будет он взыскан мерою овса и пудом муки.

— А ежели сына мово не обучишь мудростям, — добавил майор Потемкин, — быть тебе от меня драну…