Фаворит

— А зачем он едет?

— Любезничать… Гостей на Руси не спрашивают: чего пришел? Гостей сажают за стол и сразу начинают кормить.

Потемкин сообщил ей, что вызвал Суворова:

— Велю протопопу кронштадтскому мирить его с женою. А потом совещание будет. Я да Суворов! Еще и армяне — Лазарев с Аргутинским. Станем судить о делах ихних. Армяне, люди шустрые, уже и столицу себе облюбовали — Эривань.

— Что толку от столицы, если и страны нет?

— Сейчас нет, после нас будет, — отвечал Потемкин…

Потемкин давно утопал в музыке! Через уличные «цеттели» (афишки заборные) регулярно извещал жителей, что в Аничковом дворце опять поет для публики капелла его светлости. Знаменитые Ваня Хандошкин с Ваней Яблочкиным снова явят свое искусство игры на скрипке, балалайках и даже на гитарах певучих. Потемкинская капелла всегда считалась лучше придворной, светлейший сам отбирал певцов, которые безжалостно опивали его и объедали; заезжим итальянцам, не прекословя, разрешал князь петь ради заработка в столичных трактирах.

Хандошкин был роста среднего, коренаст, как бурлак, глаза имел большие, вдумчивые, голову покрывал париком, а пьяницей не был — это все завистники клеветали. Перед залом, освещенным массою свечей, он обратился к публике:

— Не желает ли кто скрипку мою расстроить?

Нарышкин взялся за это охотно: сам музыкант, вельможа знал, как испортить ее квинтовый настрой:

— Опозоришься, гляди, Ванюшка… ну, валяй!

Хандошкин с улыбкою исполнил на испорченной скрипке вариацию из концерта Сарти. Потом спросил публику:

— Сколько струн разрешаете мне оставить?

— На одной играй, — требовали из зала.

И на одной струне маэстро сыграл «Что пониже было города Саратова», да так сыграл, что Потемкин с Нырышкиным ногами ерзали, восхищенные. Затем Хандошкин с Яблочкиным взялись за балалайки, сделанные из тыквы, изнутри же проклеенные порошком битого хрусталя, отчего и звук у них был чистейшим, серебряным… Потемкин не выдержал — заплакал. Не только он, даже суровый Панин прослезился, наверное всколыхнув из потемок души такое, о чем на пороге смерти старался забыть.

Здесь же, в павильоне Аничкова дворца, Потемкин встретил Булгакова; невзирая на время позднее, покатили они на Каменный остров, а там, среди раскидистых елей, светилась, будто разноцветный фонарь, ресторация француза Готье: на лесной дорожке, осыпанной опавшей хвоей и шишками, Потемкин большим круглым лицом приник к лицу друга:

— Яша, зависть к кому-либо есть у тебя?

— Завидую тем, кто свободен.

— А кто свободен-то у нас? — отмахнулся светлейший. — Вот возьму и повешу на елку куски золота и бриллианты. Тот, кто мимо пройдет, богатств не тронув, тот, наверное, и есть самый свободный… А я, брат, Аничков дворец продаю.

— Чего же так?

— Хочу новый строить. В один этаж, но такой, чтобы казался он всем торжественным и великим… Пойдем выпьем!

За столом, кафтаны распахнув и манжеты кружевные отцепив, чтобы не запачкать, друзья помянули вином быстролетную юность. А в соседней комнате пировал Чемберлен, владелец ситценабивной фабрики, на которой с утра до ночи горбатились русские люди поденщики. Булгаков заговорил об Англии как о всеядной и прожорливой гидре. Сказал при этом:

— Видишь, и к нам забрались…

Булгаков верил, что англичане прошмыгнут в Черное море раньше французов: кредит Лондона при дворе султана Турции крепнет, а версальский потихоньку слабеет… Ему казалось, что между Россией и Англией есть нечто общее: обширные пространства русские и грандиозные колонии англичан. Потемкин сонно обозрел на столе все то, что уже не вмещалось в его обильное чрево: форель в соусе из рейнвейна, ягненок с шампиньонами, глухари с трюфелями… Он ответил:

— Не ври, Яшка! У нас-то все наше, у них все чужое. Англичане твердят, будто время — деньги. А мы, сиволапые, испокон веку живем верой в то, что жизнь — копейка…

Булгаков желал бы занять пост посла в Лондоне.

— Тебе лучше вернуться на Босфор, — сказал Потемкин.

— Правда ли, что приезжает император Иосиф?

— Но под именем «графа Фалькенштейна». Матушка встретит его в Могилеве, но об этом громко пока не говорят…

Потемкина позвала к себе Екатерина, притихшая и жалкая. Было видно, что она стыдится своего распутства.

— Куда, богатырь, ехать от меня вознамерился?

— Пора бы уж мне Новую Россию своими глазами оглядеть. Булгакова с собою возьму — он мне надобен…

— Сейчас ты не оставляй меня одну: нам надо «графа Фалькенштейна» встречать… А что скажешь о Саше Ланском?

Потемкин к ее бабьим судорогам уже притерпелся:

— Кавалергард скромен! Это уже хорошо…

6. ВООРУЖЕННЫЙ НЕЙТРАЛИТЕТ