Фаворит

По соседству с Апраксиным рынком, где можно было купить кошку и мыло, табак и обезьяну, седло и свечку, где мужикам стригли бороды, а цыганки ворожили «на счастье», располагался и Щукин двор, где возами продавали фрукты и ягоды; здесь же был развал книжный. Простая рогожка на земле, на рогожке разложено что тебе угодно — выбирай!..

Иван Иванович Шувалов, нарочно прибеднившись, частенько бродил по рынкам, вникал в пересуды народные, в трактирах певцов слушал. Однажды на Щукином дворе заметил Шувалов парня, который склонился над рогожею с книгами, бойко отобрал себе Квинта Курция, Тацита с Ливием и, явно обрадованный, поспешил переулком к Фонтанке, обставленной барками.

Шувалов нагнал парня:

— Не приезжий ли? Может, в кабаке угостимся?

— Благодарствую, дедуся. Но вы сами пейте.

— А книжки не продашь ли? Зачем они тебе?

— Нет уж, сударь ласковый, — отвечал парень. — Я и сам до чтения охоту имею несказанную. Вот и купил.

— А что за книжки, покажи-кась.

— Извольте, ежели в латыни смыслите…

Шувалов был потрясен: простой деревенский парень, откуда же в нем знание латыни и такая самоуверенность в себе?

— Кто ж ты будешь-то, человек?

— А я, сударь, есть крестьянин Иван Свешников, по батюшке Евстратьевич… Латынь с детства постиг, от священника. Мне и немецкий с французским ведомы. Греческий тоже.

— Зачем же, Евстратьевич, в столицу пожаловали?

— Эвон барка моя стоит. Вчера из Торжка приплыли…

В руке парня был узелок. Внутри него оказался мох, песок речной и соломка.

— Я, сударь, картины составляю живые. Краски-то дороги, да и понять их трудно, так я картины из натуральных предметов складываю… Землякам нравится! Пуще всего Ломоносова я люблю, — сказал Свешников, — и хотя в словесности российской свой навык имею, но Ломоносова изо всех творцов выделяю. А ведь он тоже, красок избегая, мозаики делал…

Иван Иванович оглядел старые, обтерханные барки.

— Вот что! Ты, молодец, о Шувалове слыхал ли?

— Земля, вестимо, слухами полнится.

— Так я и есть Иван Иваныч Шувалов… не граф!

— Смешно мне, — не поверил ему Свешников.

— Смейся, сколько хочешь, а сейчас пошли…

— Куда?

— Ко мне идем. В гости. Там и поверишь…

В доме Шувалова — библиотека с окнами, выходящими на Невский, множество картин и портретная галерея. На одной из картин — сцена: в горах Швейцарии рушится в пропасть карета, но ее спасает от гибели гайдук гигантского роста.

— Гайдук этот, — сказал Шувалов, — играл сейчас со швейцаром в шахматы, когда мы через вестибюль проходили.

— А это с кем вы? — показал парень на другую картину.

— Это я на приеме у римского папы. Ну, поверил?

— Да вроде бы, — застенчиво улыбнулся Свешников.

— Тогда, сударь, прошу к столу моему…

При клубнике и ананасах подавали печеный картофель с грибами сыроежками. Свободное за столом место вдруг решительно занял вошедший в залу очень высокий человек с повязкою на лбу. Шувалов указал на него вилкою:

— Кстати, друг милый, ежели светлейший князь Потемкин еще незнакомец твой, так вот он — напротив тебя расселся. Григория Александровича я нарочно повесткою позвал.

— Мне бы еще Леонарда Эйлера повидать, — сказал Иван Евстратьевич. — Имею некоторые сомнения в теории Ньютона, да и с Эйлером не всегда я согласен…

— Едем! — вскочил Потемкин. — Прямо от стола, едем же…

Возле слепого Эйлера хлопотали внучки. Великий математик говорил с Свешниковым по-латыни, затем перешел на немецкий язык. Шувалов с Потемкиным ничего из их диспута научного не поняли. Эйлер повернулся к вельможам:

— Перед нами — гений! — сказал он по-русски…

Молчаливые, возвращались через наплавной мост.

— Ежели на Руси новый Ломоносов объявился, его надобно беречь не так, как я свой глаз берег, а так беречь, как я свой последний глаз берегу… Поехали ко мне!

— Не ты, светлейший, — ответил князю Шувалов, — сыскал Ивана Евстратьевича, потому гений у меня в доме и останется.

От ночлега в барских палатах Свешников отыскался и, как ни уговаривал его Шувалов, все-таки пошел спать в лакейскую. Все свободное время он проводил в библиотеке Ивана Ивановича, а столица уже гудела, встревоженная: слава богу, дождались и нового Ломоносова. Потемкин в ближайшие дни отвез Свешникова в Зимний дворец. Екатерина была настроена решительно.

— Кесарю кесарево, а богу богово, — сказала она. — Если Свешников мудрен, так и разговоров долгих не будет…

Она сразу указала давать Свешникову по 600 рублей в год «пожизненного вспомоществования», велела ему ехать в Англию, дабы приобщиться к научным достижениям, а потом — прямая дорога в Академию. Потемкин сам и провожал парня на корабль:

— Когда воротишься, ни к кому не ходи. Ступай ко мне. А если швейцары держать станут, стели им кулаком в ухо и шагай ко мне смело. Мы с тобою, Ванюшка, еще таких чудес натворим!

Никогда еще не было так тошно князю Потемкину.

Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость.