Фаворитки французских королей

Что же касается занимательного французского автора Ги Бретона, то он, как всегда в своей довольно фривольно-насмешливой манере, метко замечает: «Итак, причиной такого военного поражения, какого Франция не знала со времен битвы при Пуатье ^[129], было нарушение функций эндокринной системы у Луизы Савойской» [130].

Что же до военного искусства противников Франциска, то испанская пехота в данном случае оказалась сильнее славных своим мужеством и военным умением швейцарских наемников французской армии и их немецких собратьев. Вооруженные мушкетами испанцы нанесли значительные потери французской тяжелой коннице, закованной в латы (вспомним адмирала Бонниве, перед смертью сбросившего свои латы), и все признали вослед за авторитетами, что испанская пехота после этого трагического и знаменательного дня более 100 лет считалась лучшей в Европе.

Глава 7 Франциск I в плену

Вся Франция погрузилась в траур. Франциск I только что проиграл сражение при Павии. Раненный в ногу и лицо, герой Мариньяно сражался мужественно, но после того как под ним убили коня, а доспехи были исколоты, изрублены, избиты и изуродованы залпами аркебуз и ударами пик, вынужден был отдать свою окровавленную шпагу вице-королю Неаполя. Плененный король сначала был препровожден в крепость Пиццигеттоне на реке Адда, между Лоди и Кремоной. Здесь его оставили под надзором и постоянным караулом капитана Аларкона и его гвардейской роты испанских аркебузиров и он мог в тиши и сумраке заточения излить в слезах и мольбах свое несчастье.

Но прежде всего в личном и незамедлительно написанном письме своей матери Луизе Савойской он поведал ей о поразившем его ударе судьбы.

«Мадам, извещаю Вас о моем несчастье. Из всего, чем обладают короли, мне остались лишь честь и жизнь. Мне позволено было написать Вам, дабы этой вестью попытаться хоть немного Вас утешить. Прошу Вас действовать с обычной Вашей всегдашней осторожностью и надеюсь на то, что Бог поможет мне пережить это несчастье. Засим поручаю Вашим заботам моих детей и Ваших внуков и умоляю обеспечить безопасную поездку в Испанию гонцу, который встретится с императором, чтобы узнать, какова будет моя дальнейшая судьба. Во всем прочем я полностью полагаюсь и уповаю на Вас и Вашу добрую ко мне волю.

Покорнейший и смиренный сын Ваш Франциск».

Письмо это вызвало всеобщее волнение, но в одном случае оно имело вполне определенные последствия: Луиза Савойская становилась регентшей, а госпожа де Шатобриан, лишившись поддержки короля и не рискуя более оставаться при дворе, объявила, что намерена вернуться к мужу в Бретань, «где Жан де Лаваль, единственный в своем роде супруг, принял ее с распростертыми объятиями» ^[131].

Что же касается короля, то любопытно видеть, сколь решительно и быстро в XVI веке развращенные души обращались к Богу, едва лишь касалась их хотя бы тень подлинного страдания. Положение его и в самом деле было тяжелым, и нет никакой необходимости перечислять те радости жизни, коих он лишился. Любопытно другое: этот король-распутник, король-сластолюбец, в дни своего торжества вполне достойный Панурга из знаменитого романа Рабле, в несчастье стал невероятно набожен.

Вот что писала ему сестра Маргарита Наваррская:

«Монсеньор, если и впрямь есть у Вас горячее желание, чтобы матушка Ваша пребывала в здравии, молю, обратите внимание на себя, так как она слышала, что Вы намерены предпринять этот пост, не вкушая ни мяса, ни яиц. Тем с большим основанием во всем покорная Вам сестра смеет молить Вас о том, чтобы Вы приняли к сведению и подумали, как вредна вам рыба… Верьте мне, Ваша матушка поклялась сделать так, как поступите Вы, а мне останется лишь наблюдать, как вы оба угаснете».

Смешивая, по своему обыкновению, галантность с религией, пленник предавался печальным воспоминаниям о мадемуазель д’Эйи, позднее ставшей славной герцогиней д’Этамп, незадолго перед походом обратившей своей юной красотой и прелестью на себя его внимание. Именно ее девиз, а вовсе не цвета мадам де Шатобриан, носил он на своих доспехах в памятный день битвы при Павии, будучи в действительности, а к тому же еще и стремясь казаться последним рыцарем средневековья в XVI веке.

Король был пленен, но в одном он был действительно свободен. Вот уже год как он был вдовцом, ибо кроткая и во всем весьма мало примечательная его супруга Клотильда Бургундская — королева Клод, умерла в возрасте двадцати пяти лет, почти не оставив заметного следа в истории своей страны.

И, как говорит Ги Бретон: «О ней бы никогда не вспомнили, если бы исследователю Пьеру Белону, который объездил Восток и привез из своих путешествий множество фруктовых деревьев, не пришла в голову прелестная мысль назвать ее именем сливу („ренклод“)».

Итак, в любви король был совершенно свободен и волен в выборе какой угодно пассии, если бы в его сердце место мадам де Шатобриан не начала медленно, но верно занимать скромная мадемуазель д’Эйи.